возможному пути (за исключением одного случая — необычного, чрезвычайного). Дорога была всё та же, но каждая поездка непохожа на предыдущую. То он был в пути совсем один, то вдвоём, с напарником- дипкурьером… Нередко их охраняли афганские солдаты. Иногда Аршак «кочевал» с верблюжьим караваном. А то случалось сопровождать кого-нибудь из соотечественников: либо в Кабул, либо на Родину. И всё врезалось в память! Разве забыть, как он вёз из Кабула Николая Князева, который, доставив из Москвы диппочту, заболел тропической лихорадкой? Лекарств не было. Дипкурьеру становилось всё хуже и хуже. Посольство решилось на самое крайнее: тяжелобольного отправить в Москву. Если Князев выдержит переезд через Афганистан — его жизнь будет спасена.
— Что тебе нужно в дорогу? — спросили Аршака.
— Два коня и бурдюк воды.
Баратов сплёл из прутьев носилки, прикрепил их к сёдлам. Ещё сделал козырёк, который прикрывал лицо Николая от палящего солнца. Время от времени поливал товарища водой, давал пить. Так и повёз Князева.
Рабат — караван-сарай — был такой желанной передышкой! Под его глиняными сводами становилось легче. Баратов мог напоить и накормить товарища.
— Держись, друг, скоро будем дома!
Слышал ли больной эти утешительные слова?
Он бредил. Ему виделась то Москва, то Кабул, то караваны. Он бросал руки на грудь и спрашивал о каком-то диппакете, искал его. Тогда Баратов давал Князеву брошюру, взятую в посольстве (это была история Афганистана):
— Вот он, пакет, не волнуйся. Держись! Никакой аллах нам с тобой не поможет. Нам с тобою надо надеяться только на собственные силы.
Аршак приподнимает голову товарища и льёт ему в рот воду тонкой струйкой.
— Скоро Кушка, вон за тем перевалом уже Кушка, там доктор. Держись, Николай!
После первого трудного перехода Баратов решил везти Николая ночью, когда спадёт жара. И они двигались под тёмным звёздным небом. Однажды им встретился отряд афганских кавалеристов. Они тоже направлялись на запад. Теперь Баратову стало легче: афганцы помогали на перевалах, и за ночь путники проделывали гораздо больший путь.
Сколько стоили Баратову те дни и те ночи! Он довёз товарища до Кушки, а оттуда — уже поездом в Москву.
Несколько дней в столице. И снова на восток. Короткая передышка в Кабуле, и Аршак Баратов привычно седлает коня. Теперь он везёт диппочту в Москву. Он не один: рядом с ним на другом коне женщина. По долинам, плоскогорьям ехали рядом, а когда дорога на краю обрыва суживалась в тропу, шагали по каменистым коварным выступам Гиндукуша, держась за конский хвост — так верней: не полетишь в пропасть…
Перед подъёмом всадники всегда спешивались, это был закон гиндукушских перевалов: «Надо беречь сердце лошади, в этом сердце лошади — твоё сердце», — говорят афганцы.
В рабатах Аршака встречали как старого знакомого.
— Салам алейкум, Барат-хан. Что везёшь?
— Хрусталь.
И Аршак указывал на свою спутницу.
Это была Лариса Рейснер. Баратов многое знал о Ларисе Рейснер — и от неё самой, и от других работников посольства.
Знал, как в дни Великого Октября она была среди штурмовавших Петропавловскую крепость, как потом, в грозные годы гражданской войны, она — боец, разведчик, сестра милосердия, командир. Это она, Лариса Михайловна, бесстрашно стояла под артобстрелом на палубе миноносца Волжско-Камской флотилии, продвигавшегося к Царицыну. Это она воодушевляла десантные отряды матросов под Чистополем, учила матросов-разведчиков верховой езде, пустившись в такой галоп, что за нею никто не мог поспеть…
Это Лариса Рейснер с отчаянной смелостью отправилась в Казань, занятую белыми, проникла в их штаб и ускользнула из лап вражеских контрразведчиков, проявив редкую решимость и находчивость. Это она,
Лариса Рейснер, единственная женщина в истории военного флота, была комиссаром Главного морского штаба!..
Нетрудно представить, сколько восхищения вызывала у семнадцатилетнего Аршака Лариса Рейснер — большевик, закалённый боец революции. Она сама избрала своим «телохранителем» Баратова и специально дожидалась в Кабуле дня, когда Аршак повезёт очередную диппочту в Москву.
Почему выбрала именно его, Баратова?
Когда я спросил об этом дипкурьера, он сперва пожал плечами. Потом сказал:
— Дорогу знал, афганцы меня всегда хорошо принимали.
Баратов смог бы, пожалуй, преодолеть трудный и сложный путь через Афганистан даже с закрытыми глазами. Но главным всё-таки было другое: Лариса Рейснер безошибочно отличала настоящего, верного человека, которому можно довериться в самую трудную минуту, который ни перед чем не дрогнет, даже если это будет стоить ему жизни. Именно таким был Аршак Баратов. И ещё он был весёлым, неунывающим парнем. И ещё он любил хороших людей, привязывался к ним всей душой. А за Ларису Рейснер готов был в огонь и воду.
Вот почему они отправились вместе. Сперва по Кабульской долине — посольским автомобилем, а дальше — верхом на лошадях. Иногда они присоединялись к какому-нибудь каравану, поднимавшему к небу горячую пыль, иногда ехали только вдвоём.
На голове Аршака белела чалма. Лариса Михайловна иронизировала над такой экипировкой, но Баратов имел на этот счёт своё мнение.
— Так надо, Лариса Михайловна. Сама скоро увидишь.
Действительно, в караван-сараях их принимали с таким же гостеприимством, как и своих.
Однако время от времени с гор, где кочевали племена, раздавались выстрелы по бледнолицым: способ выразить своё отношение к английским колонизаторам.
— Лариса Михайловна, откуда афганец догадается, кто мы: англичане или большевики? — горячился Аршак в ответ на шутки Рейснер по поводу чалмы.
Баратов всегда зорко оглядывал чёрными глазами голые суровые складки Гиндукуша. Рейснер же спокойно смотрела вокруг: на сухие, жёсткие придорожные травы, гранитные и мраморные глыбы, изумрудные травяные дорожки по берегам ручьёв. Заметив яркий цветок, она искренне удивлялась сперва его красоте, а потом тому, что Баратов не замечает такого сокровища.
— Где же твои глаза, Аршак?
— Вон там, видишь: два орла дерутся в небе. Готовы сожрать друг друга: так же как на земле хищники— богачи. Когда народы избавятся от них?
Солнце жгло. Лариса Рейснер закрыла лицо марлей — так поступали все посольские женщины при переездах.
— Вот и я чадру опустила — иначе сгоришь. Я где— то слышала восточную пословицу о пустыне: это земля, над которой обгорают крылья птиц. Здесь то же самое. Ты не видишь рабата, Аршак?
Хотелось скорей укрыться под глиняными крышами дорожного пристанища.
Аршак первым увидел его:
— Караван-сарай!
Рейснер поправила его:
— Рабат.
Она считала, что «рабат» здесь наиболее подходящее название. Аршаку же было привычней «караван-сарай», впервые услышанное ещё в Кушке.
Лариса Рейснер начала объяснять разницу между рабатом и караван-сараем.
Узнав, что «сарай» — слово турецкое и означает «дворец», Аршак рассмеялся.
— Дворец? Что же ты, Лариса Михайловна, не сказала мне этого раньше? Выходит, что я из богатого
