скамейка, беседка с провалившейся крышей, забытая в той беседке истлевшая от времени и непогоды женская перчатка — почему это так немыслимо красиво, так волнительно, почему это так щемит и так лечит, но и жжет тебя потом и грызет изнутри, доставляя то блаженную, то невыносимую боль! Отчего, глядя на эту картину, душа человека замирает за миг до того, как раздастся грустная и прекрасная мелодия, живущая в его больной и вечно скребущей середине. Зачем это с нами, для чего? Почему одно из самых острых наслаждений получаем мы, когда видим, как обычные закорючки на бумаге, почеркушки, значки, обрывки изогнутых линий — чернильные следы пера, руки, сердечной мышцы одного всего лишь человека, ничем не примечательные, самые простые, знакомые каждому, обращаются вдруг в слоги и слова, которые растут, множатся на глазах, выкладываются по законам небес в законченный текст, который вдруг становится литературой, и уже она, не спрашивая нашего разрешения, заставляет нас делаться другими против тех, что мы есть: думать по-другому, иначе слышать, открывать для себя новые звуки, увидеть мир, уложенный по неизвестным тебе ранее правилам, дышать его воздухом, который отчего-то делается прозрачней и невесомей, чище и слаще на вкус, и ты ощущаешь вдруг запахи, приносимые ветром, еще не открытые для тебя, которые ты, возможно, никогда бы не почувствовал и не узнал…
— Ну ты даешь, Адуська… — восхищенно покачал головой Лёва и состроил лицо.
Всякий раз, когда Адку слегка уносило, он не мог, следя за выражением ее глаз, не восторгаться собственной женой. Такое с ним случалось постоянно, даже в те времена, когда брак их уже набрал приличный стаж и Лёвкин гормональный витамин вполне мог бы обрести присущую возрасту умеренность. В такие моменты он особенно любил ее. Всю ее, целиком, без остатка. Ее маленький тонкогубый рот, нервически подрагивающий еще сколько-то после того, как она уже выговорилась на тему важного для нее и больного. Ее чуть удлиненный самым кончиком нос, почти идеально прямой, с еле уловимым намеком на горбинку, с двумя миниатюрными, уходящими в стороны и вниз едва заметными руслами складок, берущими исток от широко разнесенных крыльев ноздрей и окончательно расправленных лицом чуть выше краешков верхних губ. И то любил в ней, как она заливчато смеялась, потому что когда в ней зарождался смех, то кончик носа ее, крохотный, трогательно заостренный миниатюрным конусом, тоже смеялся вместе с ней, шевелясь вверх-вниз по вертикали в унисон с тем, как улыбался ее рот, как щурились в этом смехе бледно- серые глаза и как, едва заметно приподнимаясь, перемещались ближе к ним гладкие бугорки кожи, обтягивающей слегка разнесенные на восточный манер скулы. Он обожал смотреть, как Адка, его маленькая Аделина, на полголовы обставившая его в росте, приподнявшись на цыпочках так, что край домашней юбки, задравшись, обнажал подколенные ямки, тянется вверх всем своим тонким телом: талией, узкими бедрами, шеей, рукой; а в руке — кусок влажной фланели, чтобы осторожно, не оставив случайной царапины, стереть пыль с его любимого рыцарского шлема эпохи раннего Средневековья — одного, затем другого. А потом так же нежно обтереть и остальные доспехи: перчатки, латы, кирасу и все под ней до самого низа латной защиты ног его пустонаполненных домашних идолов. Правда, с появлением в доме Прасковьи привычная эта картинка осталась в прошлом. Но в воображении Лёвкином она все равно присутствовала, как напоминание о собственном несовершенстве.
— Ну хорошо, а молодые училки как? — Лёва решил развить тему, видя, что Адка еще не выговорилась до конца. — И эти туда же?
Жена продолжала, не снижая градуса:
— А молодые, вроде меня, но из новых, — так тем вообще все по барабану. Многие именно так и читали книги — между делом, через главу, а то и через саму книжку. Ну кто-то ведь должен этому воспрепятствовать? Или не должен, ну скажи мне, Лёва! Половина из них по-русски говорит с трудом, в ударениях путаются, неисчислимое исчисляют, я уже не говорю о словарном запасе. Лексика — чудовищная. Многие к тому же с ошибками пишут: что грамматику взять, что орфографию. Ну ты только представь себе — пунктуация у них чаще условна, как в компе: есть запятая, нет запятой — никто уже больше этим не заморачивается. Про точку с запятой вообще не в курсе — с чем ее есть, в каких случаях употреблять. Полное ощущение, что большинство дипломов сляпано в мухосранском подземном переходе. Нет, ну ты себе мог такое вообразить когда-нибудь, а, Лёв?
Гуглицкий хмыкнул:
— А чего они в школу-то идут, новые эти? У вас же денег не платят, чего им мучить себя и людей?
— А по-разному… — Ада развела руками, — кому-то замуж так верней: думают, раз из учительниц, то вроде как тургеневскую барышню возьмут, высокой нравственности и с интеллектом, не испорченным нынешним падением нравов. Между прочим, та барышня, после которой я в эту школу пришла, в эскорт- услугах заколачивала, с вечера до утра, в рекламе известного агентства размещалась, проститутского, снимали ее два-три раза в неделю на ночь, но это уже потом выяснилось, когда ее увольняли. Математичка… Купил, кстати, чиновник из Министерства образования, глава департамента детского воспитания, член коллегии, оплатил за всю ночь. Дядька такой вроде бы приличный, в возрасте, отец семейства. Ну а девка эта нажралась, забылась и под утро разоткровенничалась, хотела выбить у него добавок к гонорару, ну якобы за секс с интеллектуалкой, с «нетипичной представительницей». Про Гоголя стала ему втюхивать, что того при вскрытии могилы нашли перевернутым в гробу и без головы. Представляешь, бред какой? Это мне наша биологиня уже потом рассказывала, классная из 9-го «А».
Лёвка заржал:
— Он, наверное, предпочитал позы с математическим наклоном. И возмутился, говоришь? Меры принял? Ну, ясное дело, как это можно допустить такое, чтоб главу и члена детского воспитания его же подопечная обслужила за небесплатно? К тому ж еще и премию потребовала. Это все равно что если б гаишный сержант тормознул своего же нетрезвого полковника и закинул насчет добавить к штрафу еще за скорость оформления протокола. Само собой, несправедливо, а как ты хотела?
Ада печально помолчала и добавила:
— Главное, ее-то выгнали, а сам он на повышение пошел, в замминистры. Теперь под ним десять, кажется, департаментов. Или даже все девятнадцать. А когда он резолюцию накладывал, личную, в горотдел, так и написал «Предлагаю вам в кратчайший срок уволить такую-то по ни доверию». Именно так написал, через «и» и отдельно. Точка.
Лёвка выдохнул и покачал головой:
— М-да-а… Ну ладно, с этими как бы все ясно, быдляк гуляет. А другие чего там делают у вас? Им-то все это зачем, если они не задвинутые на своем предмете вроде тебя?
— Лёв, в том-то и дело, что она единственная из всех более-менее нормальной была, если наш коллектив рассматривать, до меня еще. Дети ее обожали, коллеги — ни малейших подозрений, ни в чем, никогда. Кто-то завидовал, кто-то чуть ли не возносил. Сама-то математичка, но если надо, физика нашего легко могла подменить. Бо?льшая часть класса шли по ее предмету на «4» — «5», представляешь? Всегда с иголочки, подтянутая, стройная; в одежде, говорят, непременно отличалась строгостью и хорошим вкусом; вежливая всегда, улыбчивая такая, с учениками подчеркнуто на «вы». Так вот, в ночь уходила, как уже потом выяснилось, только перед завтрашней второй сменой, чтобы ночной перегар успел выдохнуться: в другие дни не позволяла себе, ни-ни. И такая дремучесть вдруг! Гоголь у нее без головы, оказывается. И без ботинка еще, кажется. Ну как это все соединить меж собой, а, Лёв? Алгебру, геометрию, репутацию, проституцию и бредовую горячку. Что-то здесь не сходится, ну не бывает так, и все тут. Чудеса просто.
— Бывает, Адусик, еще как бывает, — не согласился муж. — Это все бесы. Один ее бес отвечал за школьников и за геометрию, но только явно там не тянул, отвлекался на второго. А второй как раз четко был на своем месте — отвечал за отдельные общечеловеческие ценности. Тут все по справедливости, типичная нераздельность и борьба разноречивых интересов. Тяга к знаниям, к детям, хороший вкус, ответственность перед обществом — это одно. С другой стороны — ноги шире плеч, жесткий тариф, безлимитное бухло и не ограниченная совестью воля.
— Ну, допустим, так. Но тогда, скажи мне, в каком месте в этой твоей конфигурации присутствует ангел? — иронично озадачила его Аделина. — Про него-то ты совсем забыл?
— Никогда! Просто в этой редкой комбинации вместо ангела — еще один бес. Лишний, сверхнормативный. Ангел становится не только хранителем, но еще и искусителем. Короче, падшим. Падшим ангелом. Происходит нормальное раздвоение ангельской личности. Бесовская половина ангела дала члену из Минобра уйти на повышение, и он перевыполнил план по лиху. Поэтому и не проконтролировала как надо, чтобы дополнительное место в школе отдали еще одной проститутке с
