Почти голые, обливаясь потом под палящим солнцем, матросы сменами работали у кабестана, с монотонным пением медленно вращали его, наматывая скрипевшие канаты, зацепленные за деревья на берегу. Благодаря небольшому уклону и мягкому песку судно удалось довольно близко подтащить к берегу. Затем на мелководье наступила пора тяжелого труда, пока не появилась возможность ввести в действие катки и этим несколько облегчить себе работу.
Прошел почти весь день, прежде чем огромный черный корабль был вытащен на берег.
Вслед за этим два дня прошли в относительном безделье. Пираты отдыхали и пировали в ожидании, когда солнце высушит обросшие ракушками и водорослями киль и корпус судна и этим облегчит работу по их очистке.
Де Берни тем временем отдыхал на борту «Кентавра», стоявшего на якоре в прозрачных водах лагуны. Он и члены его «семьи» пребывали в покое, пока Воган и штурман не подбили Лича потревожить их.
Сто человек команды «Кентавра» сходили на берег работать и каждый вечер возвращались на борт. И здесь, в живительной прохладе тропической ночи, после жары трудового дня, де Берни, словно трубадур, очаровывал их своими рассказами и песнями, чем еще больше углублял презрение майора и недоверие Вогана и Халлауэлла.
Майор, собиравшийся оправдаться перед Присциллой за свои насмешки над французом, которые, как он знал, оскорбляли ее, приступил к этому на следующий же день после начала работ.
Дело было после восьми склянок, когда все собрались в большой каюте на обед, и Пьер, прислуживавший им, угощал их черепахой с ямсом, принесенными накануне одним из матросов в подарок де Берни. Кроме полудюжины пиратов, стоявших в соответствии с требованием Лича на вахте, все остальные были на берегу, и на корабле стояла тишина. Было время прилива, и через открытые кормовые окна всего в трехстах ярдах открывался вид на отмель, безлюдную в это время, поскольку пираты обедали в тени палаток.
Де Берни терпеливо вслушивался в сбивчивые фразы майора, выражавшего удивление, что француз может находить какое-то удовольствие в близком общении с гнусными негодяями, помещенными Личем на «Кентавре».
- Удовольствие? - переспросил де Берни, и его узкое, и без того мрачное лицо стало еще более мрачным. - А кто из нас делает только то, что ему нравится? Счастлив, наверное, тот человек, кто может испытывать удовольствие от любых своих поступков. Мне, майор, это выпадает не часто. Если вам удается чаще, то вашей участи можно только позавидовать.
- Вы так думаете, сэр?
- А что? Нам в нашей жизни часто приходится делать то, к чему есть крайняя необходимость: облегчать боль, устранять неудобства, спасать жизнь, зарабатывать средства к существованию. Это - главные стимулы, движущие людьми. Или вы не согласны?
- Чтоб мне лопнуть! Возможно, вы и правы. Это можно считать общим правилом жизни. Я как-то не задумывался над этим. Но здесь, сейчас? Какая необходимость заставляет вас общаться с этими людьми?
- Неужели не ясно? Уверен, что мисс Присцилла понимает меня.
Она спокойно встретила взгляд его черных глаз.
- Думаю, что понимаю. Необходимость заставляет вас искать их расположения к себе.
- Не только к себе, но и к вам тоже. Надо ли говорить, что Лич - это вероломный, упрямый и жестокий подонок? Хотя я и предполагаю, что, объединившись с ним, держу его, однако не могу быть уверенным, что из-за своеволия, глупости или просто злобы, он не попытается вырваться из этих цепей. Поэтому не спешите выражать свое презрение к попытке принять какие-то меры предосторожности. И эти меры состоят в том, чтобы завоевать у этих людей уважение или даже расположение.
У майора от омерзения перекосилось лицо.
- Расположение! - возразил он. - Господи! Но ведь есть же такие поступки, которые вообще нельзя совершать!
- Возможно, вы правы. Что же касается меня, то я не тороплюсь с оценками в этих вопросах. Кроме того, существует одна деталь, на которую вы, похоже, не обратили внимания. Имейте в виду, что если со мной что-то случится, то это станет концом для вас и мисс Присциллы. И все иллюзии на этот счет не включайте в ту массу иллюзий, которыми, как я заметил, вы страдаете. - Он улыбнулся, заметив бессмысленное выражение на лице майора. - Поэтому поменьше выражайте свое презрение к мерам, которые я принимаю, чтобы обезопасить и вас, и себя от всяких случайностей, которым может подвергнуть нас такой человек, как Лич.
Не ожидая ответа майора, он перевел разговор в другое русло, обратившись к мисс Присцилле, чьи глаза как-то странно блестели. Он готов был поклясться, что она испытывает почти удовлетворение от выговора, который получил этот напыщенный солдафон.
В это самое время и на эту же самую тему Воган и Халлауэлл вели разговор с Личем вместе с краснощеким Эллисом и выдержанным Бандри.
На Лича это вначале не произвело никакого впечатления.
- Какое это имеет значение? - проворчал он. - Пусть делает, что хочет, пока не приведет нас к испанцам. А тогда уже наступит мой черед.
Этот смутный намек явился новостью для Эллиса и Бандри, поскольку, в отличие от Вогана и Халлауэлла, капитан не делился с ними мыслями, как он думает рассчитаться с де Берни за несговорчивость при обсуждении договора. При этом на красном лице Эллиса появилось выражение сомнения, а у Бандри веки медленно опустились, словно пленки у птицы, и его бледное лицо, на котором жаркое солнце не оставило следов, стало еще больше походить на маску.
Тучный Халлауэлл наклонился над столом.
- Ты полагаешь, капитан, - спокойно произнес он, - что такая возможность не приходит ему в голову?
- А если и так? Он ведь здесь у нас в руках. Как он сможет убежать от нас?
Маленькие глазки Халлауэлла сощурились и почти совсем исчезли за толстыми щеками, а его лукавый голос начал нашептывать:
- Он сам пришел и отдался тебе в руки. В знак доверия, так сказать.
- Ему ничего больше не оставалось, - по-прежнему с презрением ответил Лич.
- Верно, - сказал Халлауэлл, - совершенно верно! По его словам, он направлялся в Гваделупу за кораблем и людьми, чтобы потом присоединиться к нам. Но вышло так, что этого не потребовалось. Отсюда вовсе не следует, что это его радует. Если бы он присоединился к нам со своим кораблем и своими людьми, он бы не был так беспомощен. И ты полагаешь, что де Берни единственный из всех не осознает этого, а заодно и того, что может с ним случиться?
- Ну, допустим, сознает. Так что из этого? Как, черт побери, он сможет выкрутиться?
Неторопливо, словно стремясь пролить свет на беспонятливость капитана, в разговор вступил Воган.
- Неужели ты не понимаешь того, что он может предпринять?
Лич выпрямился, как ужаленный, а Воган продолжал развивать свою мысль:
- Он там, на борту, с сотней решительных парней, а мы - здесь, на берегу. Для чего, спрашивается, он старается завести дружбу с матросами? Для чего он болтает о своих подвигах и как изнывающий от любви кот воет при луне испанские песенки? Ты позволяешь ему оставаться с ними, или, вернее, им с ним? Когда-нибудь мне и Неду перережут глотки, а он с парнями уйдет на корабле, чтобы самому попытать счастья против испанцев и самому захватить сокровища. А ты, Том, будешь кренговать корабль, на котором должен следовать за ним, и не знаешь маршрута, по которому следовать, даже если у тебя будет корабль.
- Клянусь господом! - взревел Лич, вскакивая на ноги, словно перед ним разверзлась земля. - Каким доверчивым дураком надо быть, чтобы самому не увидеть этой опасности!
В пылу внезапно возникших подозрений он бросился вон из хижины, но молчавший до сих пор Бандри внезапно ожил.
- Куда разогнался, капитан?
