улицу, из окна в окно, были положены кое-где длинные шесты, и на них сушилось белье. Настолько она была узка. Царили грязь, вонь, духота. Много видел он таких улиц в Венеции…
Болотников уже второй год живет в Венеции. Обучился говорить по-итальянски. Ивана называют теперь Джованни. Ему говорят:
— Фрателино[13].
— Мио каро[14].
Хозяйка, у которой он снимает угол, величает его:
— Мессерэ Джованни.
Он стал гондольером на одном из ста пятидесяти семи каналов Венеции. Левый берег канала застроен дворцами разных эпох и стилей. Смесь стилей создавала своеобразную красоту.
Иван смотрел на все эти «диковины заморские» и думал: «Есть у вас искусные муроли, спору нет, да токмо поглядели бы вы, венецейцы, на творения наших умельцев! Почище многих ваших умелец русский…»
Раз в свободный день Иван смотрел с моста на снующие гондолы. Проплывала одна, богатой отделки, с тентом, в коврах, с фигурой девы Марии на носу, отлитой из металла. Он стал следить за этой гондолой. Обернулся. Мимо проходила и взглянула на него молодая женщина. Черные волосы, черные глаза, смуглая. Полузадумчивая, полунасмешливая улыбка.
Женщина несла корзину с розами. «Уж и раскрасавица! Полтора года назад я у ней цветы подле фонтана купил», — узнал ее Иван и остановил женщину.
— Мадонна, помните, я у вас покупал розы?
Та, кокетливо глядя на Ивана и улыбаясь, произнесла:
— Ну и что же?
— Ничего! Просто я обрадовался. Хотелось бы мне проводить вас на цветочный базар. Давайте понесу цветы.
Девушка передала ему корзину. Они пошли на базар, где сообща и продавали цветы. Старичок, покупая у них букет, подмигнул Веронике:
— Красавица! И муженек-то у тебя хорош, чтобы не сглазить!
Вероника засмеялась. Когда старичок ушел, Болотников сказал ей:
— Вот и поженились! Быстро!
А она — опять задорно:
— Ну и что же?
— О мадонна! Мне весело, когда гляжу на вас!
Распродали цветы, зашли в остерию[15]. На вывеске виноградные гроздья. Полуподвал. Земляной пол посыпан опилками. Грубые деревянные столы, скамейки. У стен — бочки с вином. Очаг. На вертеле жарится свиная туша. Небольшие окошки слабо пропускают свет, и на столе горит фитиль в плошке с жиром. Рядом — глиняный кувшин, оловянные кружки. За стойкой — хозяин остерии, плешивый толстяк, усы кверху, бородка клином, вид сатира.
Народу мало. Хозяин поставил на стол белой колбасы из мозгов — «червеллаты», белый хлеб, блюдо фиг, кувшин с кисловатым виноградным вином.
— Кушайте, пейте, дети мои! Поправляйтесь после трудов праведных или после безделья! Вам лучше знать, после чего.
Подкрепились. Иван пошел провожать Веронику. Было темно. Идя через мост Большого канала, они глядели на воду. Гондолы виднелись уже неясно, но на каждой горел цветной фонарь, и по всему каналу мелькало множество разноцветных огоньков. Отражаясь в воде, теряясь вдали, они быстро передвигались во тьме. Получалась фантастическая световая пляска. Раздавались звуки гитар, мандолин, пение. Иван довел Веронику до гондолы. Простились, как старые знакомые.
— Мадонна, в гости к вам приеду! Разрешите?
Вероника, со своей загадочной улыбкой, освещенная большим фонарем на пристани, ответила:
— Что же, приезжайте, мессерэ! Буду рада! Сказала, где живет, села в гондолу и исчезла. До Ивана донеслись звуки песни:
Прошло несколько дней. Иван порывался навестить Веронику, но стеснялся, теряя присущую ему решительность. Наконец рано утром, в праздничный день, он поехал к ней — на Лидо, береговую полосу близ Венеции.
Выйдя из гондолы, он стал разыскивать дом, где жил Паоло Градениго, отец Вероники, и вскоре нашел его. Перед ним был потемневший от времени деревянный домик. У ограды стояли два темно-зеленых старых пирамидальных тополя. «Много таких дерев было у татар в Крыму…» — подумал Болотников, и воспоминание о неволе больно укололо сердце.
Вошел во двор. Хрипло залаял старый, беззубый пес. Из дому вышли Вероника и Паоло, высокий седоволосый крестьянин. Усы, бритый продолговатый подбородок. Лицо обветренное, морщинистое.
Иван увидел, что Вероника рада ему. Он осмелел. Девушка сказала отцу:
— Это мой новый знакомый, московит Джованни. Я его пригласила к нам.
Градениго приветливо поздоровался и повел гостя в домик.
Через покосившиеся сени вошли в большую бревенчатую комнату. «Совсем как у нас, — подумал Иван. — И здесь, видать, совсем житье не боярское…» Отличалось жилье разве только иконой: в углу висело деревянное распятие Христа и изображение девы Марии на потемневшем холсте. Еще висела на стене гравюра какого-то дожа, до того поблекшая, что разобрать очертания венецианского правителя было уже невозможно. Среди убогой обстановки Болотников вдруг увидел арфу.
— Мадонна, кто на этом играет?
— Я, мессерэ Джованни, — ответила, слегка смутившись, Вероника.
Еще одно бросилось в глаза Ивану: все в этом доме блистало чистотой. «Ее руки», — подумал Болотников.
Отец и дочь пошли показывать гостю свое хозяйство: небольшой двор, садик, полоску огорода. Безысходная, вековая бедность и здесь была окрашена чистотой и порядком.
У Вероники матери не было, давно умерла. Паоло жил с дочерью вдвоем. Жилось тяжело. Несколько выручали море и розы. Паоло рыбачил, а Вероника продавала цветы. Одно хозяйство прокормить не могло. Лично «свободный», не крепостной, Паоло вынужден был половину урожая фруктов своего садика и овощей огородной полоски отдавать землевладельцу. Земля, как у всех «свободных» крестьян в Италии, считалась арендной. Право собственности принадлежало землевладельцам.
Паоло долго рассказывал молодому гостю из далекой, неведомой страны о доле крестьянской под солнечным синим небом, на благодатной земле республики дожей.
«Жизнь не лучше нашей, — думал Болотников. — А противу казацкого вольного житья на Дону, что галера — «каторга».
— Кормилец-море приходит на помощь. Без моря гибель была бы у нас простому человеку, — вздохнул Градениго. — Пойдем взглянем на него.
Пошли втроем к морю. Стоял прекрасный летний день. На небе — ни тучки. Волны подкатывались к ногам и с шумом убегали, а по мокрому песку шныряли крабы, спасаясь в воде. В нескольких саженях от
