в сопровождении нескольких нукеров зарубил саблей уже пять казаков. Крики: «алла, алла», «слава, слава». Болотников тоже бился, но осторожно, не врываясь в самую гущу. По знаку его запела зурна, и казаки вначале медленно, отбиваясь, а потом все быстрее стали отступать. Остервенело-радостные татары — вдогон за ними, а впереди них скакал торжествующий близкую победу Назар-бей. Татары пускали стрелы, нескольких казаков поймали арканами, сдернули с коней. Немного не доскакали до молчаливой балки, опять звук зурны, и казаки поскакали обратно, охватывая с флангов мчащуюся в беспорядке татарскую лаву, заезжая в тыл. Болотников махнул рукой, забил тулумбас, из балки вырвалась свежая сотня. «Алла» захлестнулось, торжествующе гремело «слава, слава, слава». Пошло избиение растерянных татар. Болотников не спеша, хладнокровно прицелился из пистоля в скачущего к нему Назар-бея. Выстрел — и мурза упал под ноги коней… Казаки добивали последних татар… Далеко в степи маячило несколько черных точек. Это удирали прорвавшиеся нукеры.
— Добро! Татаровье заманили, перебили! Вот тебе и вентерь[6]! — крикнул Болотников. Он и станичники около него оглушительно захохотали.
Иван и с ним казаков сорок поскакали узнать, что с полоняниками. Вскоре они увидали безотрадную картину: казаки, казачки лежали на земле, порубленные, иные без голов. Молча сняли шапки, кто перекрестился, кто и так стоял. Обходя мертвых, нашли только одну девушку, сильно пораненную, но живую. Казачьи кони, привязанные к телегам, остались целы.
«Ишь ты! Татарину коняга дороже человека», — мелькнула у Ивана мысль.
Болотников во главе трех победивших сотен вернулся на Дон. Привезли добычу: награбленное татарами добро из Белой Криницы, казачьих и татарских коней, доспехи, оружие. Благодарность получил Иван от атамана.
Через некоторое время Болотников опять был призван.
— Садись, Ваня! Побеседуем, токмо о словах моих молчок! Парень ты верный, а упредить треба. Дело сурьезное.
Атаман сел на лавку, собираясь с мыслями. Он был озабочен, сумрачен. Иван молчал в ожидании; рассматривал на стене изображение казака, голого по пояс, здоровенного, сидящего, скрестив ноги, на бочке с вином. Атаман поднялся, поглядел на бьющегося в стекло и гудящего шмеля, открыл оконницу, выпустил шмеля, закрыл ее плотно и тихо начал:
— Сам знаешь: в Речи Посполитой бьются наши единоверные черкасы с ляхами. Слыхал, чай, про Наливайко и Лободу. Коронный гетман Жолкевский теснит их. Прислал на Дон Наливайко ходока своего Опанаса и цидулю с ним, в коей подмоги просит. Должны мы им подмогу дать али нет?
Иван весь затрепетал:
— Должны, атаман! Горит душа!
— И я так считаю. Токмо Москва пускай об этом не ведает. С ляхами Москва ныне в мире. А мы навроде як московитские. Вот ей и не треба, чтобы мы супротив ляхов шли.
Иван спросил:
— А круг казачий будет это дело на майдане решать?
— Что ты, что ты!.. Уже сказывал я, что дело это скрытное, а ты: круг! Беседовал я вчера со старшиной нашей. Они в согласе со мной: подмогу черкасам дать. Решили, да не все. Хуч бы Микола Корчевой, знаешь его. И так и эдак все выговаривал, чертяка, супротив подмоги черкасам. Я ему укорот дал, будет помнить надолго. — Атаман усмехнулся, ястребиные очи его сверкнули, и опять помрачнел. — И постановили мы, Иване, на малом кругу: послать подмогу Наливайке и Лободе. И постановили мы дать туды тыщу сабель, а атаманить над ними станет Болотников Иван. Чуешь, Иване, а?
— Чую, батько, чую! — восторженно воскликнул Болотников, вскочил: — Держись нынче, ляхи, держись!
Атаман иронически взглянул на него:
— Погодь, погодь радоваться! Ляхи тоже знают, почем сотня гребешков. Идешь на ворога лютого, хитрого. Ишь радуется, як теля, кой, хвост задрав, по леваде скачет. Скрепись, сожмись!
Иван сразу посерьезнел. Атаман написал какую-то грамоту и еще цидулю.
— Ежели в Киеве придется быть, вот тебе цидуля к человеку верному и як найти его — в ней указано. А грамоту эту в Диком Поле прочтешь своей тыще. Завтра, повечеряв, тронетесь с майдана. Удачи желаю.
Атаман хлопнул Ивана по плечу. Тот не стронулся. Крепко обнялись.
Закат гас, на Раздоры наплывал сумрак, спускался туман. От куреней раздалось цоканье многочисленных копыт. На майдан выезжали казаки, сотня за сотней, с самопалами, саблями, копьями. Торока набиты походным припасом. Казачьих шапок со шлыками на них не было видно, а просто бараньи, черные, серые, разномастные шапки. В чекменях, бешметах, свитках, жупанах. Одежа разная. Сходился к майдану народ: отцы, матери, жены, сбегались ребята… Разговоры шли:
— Ишь наши станичники одеты-то как: казака и не разберешь!
— И куды их посылают?
— Не ведомо. Сами не знают.
Вскоре прискакали атаман и с ним несколько человек старшины. Остановились против полукружья десяти сотен. Атаман в полумраке махнул рукой. На майдане стало тихо.
— Станичники! Напольным атаманом избрали вы Ивана Болотникова. Слушайтесь его. А поведет вас вож один. На татар едете: в месте одном им «хохол сбить» треба. Болотников! Примай сотни! Трогайтесь!
И рванулся к небу темному тысячеголосый крик:
— Слава, слава, слава!
И опять Дикое Поле! Видны белые кости человечьи, конские; черепа, давно-давно смотрящие пустыми глазницами, смеющиеся обнаженными челюстями. Найдет туча, прольется над Диким Полем живительным дождем, напоит землю. Разгорится битва, прольется кровь, опять напоит землю. Летит с граем воронье на пир после боя, бегут туда же радостно-зловещие волки. Красоту Дикого Поля омрачают людские распри…
Холм, покрытый ковылем. Белеет на нем меловая лысина. У подножия внизу холма из-под большого камня бьет ключ, ручьем стекает в балку, заросшую орешником. Ключ звенит среди камней, искрится на солнце. В балке расположился на отдых отряд Болотникова. Пасутся стреноженные кони. Казаки на кострах варят саламату, едят, калякают, спят. Кругом в степи маячат пешие дозоры.
Болотников лежит на попоне, глядит в синее небо; проносятся обрывки мыслей, воспоминаний, как вон те мелкие облачки… Достал из сумы книжицу «Хождение за три моря», о том, как тверской купец Афанасий Никитин сухим путем в Индию ездил. Читать стал… Потом задумался. «Ишь куды русский человек забрался! В Индию! То-то вот повидал стран всяких; людей диковинных, реки великие, леса дремучие».
И представилось ему, как Никитин на коне едет по такому лесу с провожатым. Деревья иные, не как на Руси, а по ним вьются тонкие плети других дерев. И вот тигр грозно взвыл, и обезьяны на деревьях перескакивают, и пестрые попугаи летают. «Да, непоседлив был купец сей. И я тоже непоседлив. Хошь не хошь, а по нужде из Телятевки сокрылся, на Дон попал. Ныне до черкасов коснулся, с ляхами столкнуся. Эй, гуляй, душа, пока молод, пока силушка ходит по тебе неизбывная».
Болотников непроизвольно задвигал руками и ногами, пружиня мускулы, чуя свою силу.
«Належусь еще на печи, коли до старости доживу. Токмо не доживу. Нет!»
Рядом с ним лежал дядько Опанас, запорожец; сухонький, зоркие глаза из-под кустистых бровей. И нос крючковатый. Лицо веселое. Лежал и тоже молчал. А потом сел и произнес нараспев:
— Пане Иване, рубеж близенько. Побачимо скоро.
— Ну?
— От тоби и ну! Он за тым гаем зелененьким!
Иван решил, что пора известить казаков:
— Станичники, в круг собирайтесь!
Те быстро сошлись.
