распределилось, что тот больше ведал нижними уровнями башни, зоной и внешними делами, а он — верхом; верхними же уровнями из кабинета не поуправляешь.
Он сел в кресло, откинулся, потянулся. Вникать в бумаги не хотелось. Вид Нюсеньки почему-то напомнил тот разговор наверху о молодой жене бригадира Никонова с моралью о благотворном влиянии Шара на укрепление семьи. И Толюня так стремился домой, едва с крыши не сиганул… У кого укрепляет, а у кого и не очень. Он тоже не прочь провести сегодня вечер и ночь дома — но не выйдет. Не потому что дела, не раб он делам; просто у Зинки норма: если начала сердиться, то раньше, чем через три дня, не кончит. Он был дома вчера (неужто вчера?… как месяц назад). Она уже тогда дулась на него, дулась артистически выразительно и утонченно… Из-за чего бишь? Нет, вспомнить теперь невозможно. Объяснять ей в таком настроении, что у них разный счет времени и событий, было безнадежно. Дочка чувствовала отчужденность между родителями, капризничала, не хотела идти спать к себе, хотела с мамой. Он тоже рассчитывал спать с мамой. Но когда наконец остались одни, взаимопонимания не получилось. С Зинкой это всегда было сложно, слишком она была какой-то… нравственно-взыскательной, что ли: надо без фальши показывать, что любишь, что жить без нее не можешь. А он, в общем-то, мог. Да и очень уж вымотался за предыдущий бесконечный день, чтобы еще дома, в постели, играть роль. Так и проспали врозь.
«Еще пару дней показываться не стоит, только настроение испорчу. Пару нулевых дней, ого!.. Да ну, проблема: вот возьму и с Нюсенькой закручу — не отрываясь, так сказать, от служения обществу. Нет, с ней не стоит, она целочка, для нее все будет слишком серьезно. Вообще сожительствовать с секретаршей пошло — занятие для неуверенных в себе бюрократов. Созвонюсь-ка я лучше с… Э, да что это я! — спохватился Корнев. — Нашел о чем думать в рабочее время. Вот оно, тлетворное влияние отдельных кабинетов!»
Александр Иванович придвинул бумаги. Сводка… ну, он знает больше, чем в ней написано; отложил. Аннотированная программа завтрашней конференции — просмотрел бегло, подсчитал число докладов и сообщений, прочел фамилии авторов; приезжие тоже будут излагать свои взгляды на НПВ… Давайте, ребята, давайте! Дальше пошли письма. Минхимпром предлагает исследовать на высоких уровнях НПВ старение полимерных материалов… сотни названий и марок, сулят большие деньги — заманчиво, дело нехлопотное и прибыльное. Минсельхоз пробивает организацию лаборатории ускоренной селекции растений не ниже чем на 50-м уровне… Деньги, правда, обещают скромные, всего шесть миллионов, но, пожалуй, надо согласиться: хлеб все кушаем. Запросы о возможности получения отчетов, о направлении на стажировку, о перспективах применения НПВ для нужд той или иной техники, такой и разэтакой промышленности; заявки, рацпредложения, проспекты.
Прочитав и разнообразно пометив все резолюциями, Корнев снова с удовольствием откинулся в кресле. Черт, здорово! Башня росла не только вверх, она, как диковинное дерево, распускала корни и внизу, по всей стране. Древо познания… познания — чего? Всего. Там разберемся, главное не сбавлять темп. Он вспомнил услышанный наверху слушок, что его и Пеца за нарушения могут сместить, брезгливо передернул губами: что за вздор! Как это Ломоносов говорил? «Меня от Академии уволить невозможно — разве что Академию от меня». А здесь и так нельзя: ни его, Корнева, от Шара, ни Шар от него. Потому что это он сам выплескивается в глубины НПВ, к ядру Шара, волной идей и дел, материалов и приборов, даже этой горой бетона — башней. «Как раскочегарили за три месяца, а!»
Это была минута самолюбования. Александру Ивановичу она заменяла час отдыха.
Глава 12. Великий поросячий бум
Социальное изобретение: дуэль на фоторужьях. Секунданты отмеряют дистанцию, противники сходятся, поднимая фоторужья и наводя резкость, по команде щелкают затворами. Потом проявляют пленки, печатают снимки. У кого вышло лучше, тот и победил.
— Как, и это все?!
— Нет. Потом победитель бьет побежденному морду — до мослов.
Когда Валерьян Вениаминович возвращался в Шар, навстречу его машине промчался съехавший со спирали самосвал; из ковша расплескивалось что-то темное. Шлейф запаха, что распространялся за самосвалом, не оставлял сомнений. «Да что у нас там — в самом деле где-то свинарник?!»
Вверх директор поднимался полный решимости все выяснить и прекратить. На 3-м уровне он завернул в плановый отдел, вызвал по инвертору Зискинда:
— Юра, я просил вас узнать, откуда источаются свиные запахи. Выяснили?
— У нас здесь ничего такого нет. Валерьян Вениаминович. И не пахнет. Это снизу тянет, ведь около башни конвективный поток воздуха. Там что-то такое…
Пец вызвал координаторный зал, Люсю Малюту:
— Людмила Сергеевна, посмотрите внимательно не видны ли где на нижних экранах свиньи?
— В каком смысле. Валерьян Вениаминович? — ошеломленно спросила та.
— В самом прямом.
Люся исчезла с экрана, вернулась через четверть минуты:
— Нет, Валерьян Вениаминович, нигде ничего. А?…
— Благодарю! — Пец раздраженно отключил зал. Подумал, подошел к телефону, набрал номер выпускных ворот зоны. — Несколько минут назад вы выпустили трехтонный самосвал со свиным навозом. Чья машина, как оформлен выезд?
Плановики посматривали на директора с большим интересом. Из своего кабинета вышел начальник отдела Василий Васильевич Документгура.
— Сичас… — ответили из пропускной замедленным басом. -
Ага, ось: пропуск на вывоз оформлен согласно хоздоговору № 455 между отделом освоения института и колхозом «Заря». Машина колхоза.
— А?… — с интонацией Люси-кибернетика произнес Пец, но спохватился, положил трубку: неплохо бы, конечно, если бы охранник объяснил директору, что творится в его институте.
— Договор 455, — сказал он приблизившемуся начплана. — С колхозом «Заря». Дайте мне этот договор.
Договор был найден, представлен, весь дальнейший путь в лифте Валерьян Вениаминович листал его, читал — и клокотал от негодования. Оказывается, уже две недели неподалеку от его кабинета, на 13-м уровне второго слоя выкармливают три десятка свиней. «Ну, погодите мне!» Он взглянул на визы, чтобы определить, к кому отнести, это «Ну, погоди», — подписи были неразборчивы; это еще подогрело чувства. «Шарага!.. Ничего не было и нет: ни института, ни исследований, ни башни… началось с шараги и развивается, как шарага!» На свой этаж Валерьян Вениаминович влетел, мечтая, на кого бы обрушить гнев.
Первой жертвой оказалась Нюся. Она с бумагами ходила в отделы и сейчас легкой походкой возвращалась в приемную. Заметила, как из лифта появился директор, вспомнила, что Корнев просил предупредить, заспешила, открыла дверь в кабинет главного инженера — тот читал, наклонив голову, замешкалась на секунду: как ловчее сказать? — выпалила:
— Александр Иванович, Вэ-Вэ на горизонте!
Она явно не учла скорости, с какой может перемещаться разъяренный директор.
— Во-первых, не на горизонте, милая барышня, а за вашей спиной! — рявкнул Пец, входя в приемную. — А во-вторых, что это за «Вэ-Вэ»?! Главный инженер — так Александр Иванович, а директор — так «Вэ-Вэ»?! Пылесос так можно называть, а не человека. Ну нигде порядка нет!..
