дешевке их не нанять. Очень высоко себя ценят. Арбалетчики были заняты на охране стен, в набеги с собой их не брали, но в паре сражений с соседями зарекомендовали себя хорошо. И только их можно было, пожалуй, противопоставить славянским стрельцам. Но, пока такого противопоставления не произошло, точно сказать, кто победит, было невозможно. Люди по-разному говорили, а опираться на людскую молву все равно что щебет птиц принимать за справедливое мнение. Но в любом случае славянских стрельцов нанять было невозможно. Значит, предстояло делать ставку на арбалеты.
– Мы поняли, ярл… – Сотники и десятники поднялись.
Тут же, словно отзывом на приказ Одноглазого, снизу, со двора, раздался шум. Торольф поспешил к окну, поднял ставень, затянутый рыбьим пузырем, и обеспокоенно выглянул. Но это была не тревога. Это из ближайшего имения уже прибыл первый из затребованных отрядов. Около шести десятков человек. И очень вовремя
– Красный Нильс… – позвал Одноглазый кормчего, который собирал во дворе свой отряд, почти равный по численности только что прибывшему. Нильс готовился выступить к подземному ходу, как только поступит команда. – Поднимись…
Разведчики удалились, повинуясь жесту ярла, а им на смену появился Красный Нильс.
Торольф сразу заметил, что кормчий готовится к бою, как на праздник. Даже бороду свою расчесал и заново заплел в ней косички. И вообще имел очень торжественный вид.
– Ты готов? – спросил Одноглазый.
– Как только команда прозвучит, сразу выступаем…
– У нас тут осложнения предвидятся. Опасаюсь, что славяне могут напасть на наш дом. Две ладьи в море. Около двухсот воинов. Могут сюда плыть… Те самые славяне, из Куделькиного острога. За своими пленниками погнались…
– Мне остаться? – Нильс понял предисловие к приказу только так.
– Нет, от них отобьемся. Это вообще невидаль, чтобы славяне нападали на Норвегию… Пресечем это, чтобы в следующий раз было неповадно. У тебя задача не менее важная. Но там, в Доме Конунга, тоже двести с лишним воинов. Половина из них – славяне, которых привел себе в помощь Ансгар. А у тебя пять десятков с собой, да на месте два десятка. Что делать будешь?
– Мы справимся… – гарантировал Нильс. – Ты сам говорил. Наверняка воины будут вне дома. В доме им поместиться негде. Мы ворвемся быстро, сразу наглухо закроем двери. Внутри всех перебьем, дом запалим и уйдем… Только дварфов оставим…
– Может, возьмешь с собой эти шесть десятков, что только что прибыли?
– Не нужно, ярл… Мы справимся… Если нас будет больше сотни, нас легко можно заметить. И даже когда отходить будем. Там ведь еще и двадцать берсерков присоединятся. И так почти сотня. Трудно будет днем вернуться скрытно. Впрочем, мы не будем на каждом перекрестке говорить, откуда идем. Куда – скрывать нечего. Идем помогать ярлу Торольфу стать конунгом. Об этом будем говорить громко, чтобы все готовились твою власть принять.
Торольф согласно кивнул. Ему самому не очень хотелось оставлять дом под слабым прикрытием. А Красный Нильс умеет не только с кормовым веслом управляться. Он и в набегах опытен. И с собой взял самых надежных, что уже много лет на его драккаре вместе с Торольфом плавают. Справится…
– Хорошо. Я на тебя надеюсь. Как только закончишь, сразу сюда, под стены, вместе со всеми, кто к тебе присоединится. Без задержки. Если здесь будет бой, вступай без раздумий. Выбери место, где тебя меньше всего ждут, и вступай. Вперед выставляй берсерков. Они умеют страху нагонять.
Нильс вышел, а Торольф вдруг поймал себя на том, что у него дрожат пальцы рук. Это была настоящая нервная лихорадка. Он волновался, он торопился, он за все хватался, он все стремился успеть и при этом был не уверен в конечном результате. И странно было ему, человеку, прошедшему множество боев и схваток, воину, лишенному понятия трусости, ощущать пальцы дрожащими. Но пальцы дрожали тоже не от испуга, а только от нервного перенапряжения. Но и это Торольфу не нравилось.
В семнадцать лет Торольф, тогда еще имеющий оба глаза и все хорошо видевший, вступил в схватку с четырьмя взрослыми воинами. Он вынужден был вступить в ту схватку, хотя и видел сложность своего положения. Думал, что шансов на победу не имеет. Но тогда пальцы у него не дрожали. Тогда он был спокоен и сумел победить…
Дрожь в пальцах – это плохая примета, решил ярл…
Гунналуг лежал на полу своей комнаты в черной башне на медвежьей шкуре. Медвежья шкура, пусть и плохо выделанная, пусть и слегка хрустящая, все равно грела лучше любой одежды. Грела даже тогда, когда ничем сверху не укрываешься. Но ему и укрываться не хотелось. Ему не хотелось даже греться, и было бы безразлично, если бы он замерз. Полностью замерз. В хрупкую хрустящую ледышку превратился. Ему все было безразлично…
Состояние, когда жить не хочется, когда жить не интересно, когда, попросту говоря, тошно жить, впервые посетило его.
Неудачи, случалось, бывали у колдуна и прежде, особенно в молодости, когда только начал самостоятельно, без контроля и помощи учителя, которого он после ссоры просто изгнал из своего дома, заниматься своим делом. Но после каждой неудачи, как он знал, требуется только укрыться в уединенном месте, затаиться и начать накапливать силы, чтобы потом восстать из пепла, когда уже никто не ждет этого. И одним этим удивить и утвердить свое могущество, которое тогда только приобреталось и накапливалось. Период накопления силы бывал, как правило, непродолжительным. Самое большее, что прежде требовалось Гунналугу на подпитку – это сутки, и через сутки он становился уже сильнее прежнего. И потому потеря магической энергетики никогда его раньше не беспокоила.
Сейчас все шло иначе, если не сказать, что не шло, а попросту катилось под гору кувырком, без выбора пути. Так катилось, что голова шла кругом и собирала от ударов обо все встречное множество болезненных шишек. Сейчас Гунналуг метался мыслями, бросался из одной крайности в другую, секундная радость сменялась длительным отчаянием, и эти перепады его самого изматывали и доводили до еще большего отчаяния. А самое неприятное состояло в том, что он подпитаться не мог, как ни старался. Это тоже утомляло, раздражало и лишало уверенного спокойствия, так необходимого для самого процесса подпитки. Он уже дважды или даже трижды, сам запутался в счете, выходил на крышу черной башни. И в ночное время пробовал и читал отдельное заклинание Владычице Луне и в дневное время с заклинанием, обращенным к Божественному Солнцу, – ничего не помогало, и магические силы не желали входить в его тело, словно невидимый колпак накрыл плотно и ограждал его от неба и не давал возможности сделать самое для себя необходимое. Создание последнего шторма истощило его до изнеможения. Хотя временами Гунналугу казалось, что все получается и расставленные чашечками ладони начинает покалывать сильно. Значит, энергия вокруг него была, она шла, но потом оказывалось, что силы проходят сквозь ладонь, а не стекают с них через руки в тело. Так бывает у обычных людей, не обученных управлению внешними энергиями. И колдуну никак не удавалось сосредоточиться на получении этой энергии. А сосредоточение всегда являлось важным элементом подпитки. Без сосредоточения нельзя закрыть каналы в ногах и, заполняя их, упускаешь энергию в землю. Может быть, энергия через тело и проходила, как она проходит всегда через тела всех обыкновенных людей, не занимающихся колдовством. Она через них проходит и мало что оставляет в теле. И только закрытые каналы в ногах позволяли заставить энергию наполнять тело магической силой, как вода наполняет флягу, до тех пор, пока она не начнет перетекать через голову из «колодца», находящегося в темени. Каналы утечки закрываются сосредоточением. А у Гунналуга это никак не получалось. Мысли истерично метались и путались. Когда следовало ощупать единственную мысль в голове и держать только ее одну, не допуская проникновения посторонних мыслей, не допуская столпотворения, толкотни и беспорядка, что обычно творится в головах простых людей, Гунналугу что-то мешало. И мешало не извне, а изнутри, мешали другие мысли, с которыми он боролся, пытаясь отдалить их от себя, но победить не мог, и они находили множественные щели в его защите и проникали в голову.
И от этого, от своего бессилия, ему попросту не хотелось жить, потому что жизнь уже теряла всякий смысл. А зачем жить, если в жизни смысла нет? Не умел Гунналуг так жить.
Опять, как больные зубы, донимала мысль о неизвестном сильном колдуне, что преследует его, лишая возможности пополнить запас сил. Если этот колдун пытается добыть седьмую гиперборейскую скрижаль, то дела его плохи, наверное, более плохи, чем у самого Гунналуга, хотя тот и сумел его обессилить. Вороны со стальными клювами и такими же когтями не зря были гордостью своего создателя. Сослужили они свою
