кажется, ей не слишком нравится жить в волчьей шкуре…
– Я дала тебе ответ… – сказала Всеведа, но теперь в глазах ее жило прежнее застывшее упрямство.
Значит, необходимо дать ей еще пострадать. Может быть, придумать какое-то дополнительное средство, чтобы усилить это страдание.
– Не забывай, что у тебя есть и еще одна дочь… – сказал колдун. – Я уже думал накануне, как облегчить ей жизнь в этом подвале… Кто лучше всего чувствует себя в таких подвалах? Как ты думаешь?
Она промолчала.
– Если ты будешь упорствовать, скоро тебе придется гладить сидящую рядом с тобой крысу. Ты этого добиваешься, любящая мать?
Но она, кажется, не боялась. Так, по крайней мере, показалось Гунналугу. Значит, депрессия еще не наступила. Но страх перед моментом, когда колдун выполнит свое обещание, будет висеть над головой Всеведы каждое мгновение пребывания ее здесь и ускорит согласие.
Она обязательно согласится. Гунналуг был уверен в этом. Материнские чувства – это то слабое место каждой женщины, которое всегда можно использовать в своих интересах…
Хорошо было бы создать перед Всеведой магический огненный треугольник и показать в нем волкодлачку Добряну, сидящую у ног сотника Овсеня. Это усилило бы тоску. Но нет гарантии, что Всеведа сумеет что-то увидеть в треугольнике. Ведь не мог же ничего увидеть ярл Торольф Одноглазый, сколько ни пытался Гунналуг показать ему магическое изображение. И пусть Всеведа ведающая, однако она не колдунья, и потому многого ей просто не дано, и ведающий необязательно должен уметь концентрировать зрение двух обычных глаз в совокупности с третьим глазом. А тратить впустую силы и создавать треугольник, не будучи уверенным даже в необходимости этого, Гунналугу не хотелось. Ему силы нужны были для другого. Ему силы по большому счету нужны были для всего, что его сейчас окружало и требовало применения этих сил. Положение создалось такое критическое, что силы требовались срочно, и применять их следовало по многим направлениям чуть ли не одновременно.
А сил не было…
И, вернувшись из подвала в свою комнату, чувствуя, что даже подъем по ступеням лестницы дается ему с трудом, Гунналуг в своей комнате на много часов засел за шесть первых скрижалей, выискивая в них хоть какую-то подсказку. Заклинаний, способных превратить седьмую скрижаль в доску, он нашел множество. Только на то, чтобы прочитать их все над доской и при этом соблюсти необходимые обряды, уйдет не один день. Однако значительная часть заклинаний должна произноситься с проводником, точно так же, как Добряна превращалась в волкодлачку с помощью проводника-ножа. Какой проводник использовала Всеведа? Это оставалось пока тайной, хотя резонно было бы предположить, что и проводник был где-то рядом с доской, то есть в мешке Извечи. Не зная проводника, читать подряд все заклинания поочередно с каждой вещью из мешка – на это месяц уйдет, и неизвестно, будет ли результат, потому что проводником могло быть все, даже пояс с поневы самой Всеведы или камень, что стоял под одним из углов ее дома…
На поиски могут уйти годы, однако и это Гунналуга не испугало бы, потому что он и без того многие годы, если не всю свою сознательную колдовскую жизнь, потратил на поиски, переходил от надежды к отчаянию и от отчаяния опять к надежде, но и для осуществления этого поиска опять требуется запас энергии. А где найти новые силы, чтобы старые силы себе вернуть? Подзарядка ему сейчас нужна как никогда раньше. Вся обстановка вокруг настолько обострилась, что без вмешательства магической силы повернуть ее в свою пользу трудно, если возможно вообще. И предпринимать какие-то меры необходимо немедленно, иначе через несколько дней может закончиться даже сегодняшнее состояние, и закончиться плачевно…
Во что превратилась бы его жизнь без привычной магической силы? Мало того, что она стала бы серой и скучной. Но это будет уже не жизнь могучего колдуна. Это будет жизнь гонимого, никому не нужного, ненавидимого всеми существа. Даже те, кто сейчас еще по привычке дрожит от страха при одном его взгляде, пожелают отомстить за свой былой страх и станут гнать его и унижать, уничтожая по частице. Так уж устроен человек, что любит подчиняться силе, но ненавидит эту силу, когда она превращается в слабость, и за счет унижения ослабевшей силы сам себя чувствует сильнее. Человек тогда тоже подпитывается. Человечество в большинстве своем состоит из вампиров. Тех, кто питается кровью, мало. Но вот тех, кто питается чужой энергией, – большинство. Люди всегда сильнее себя чувствуют, если у них есть возможность кому-то показать свою силу, кого-то унизить, обидеть, что-то отнять или даже не отнимать, а просто показать, что всегда имеешь возможность отнять. Это внутренне подпитывает. И одновременно отнимает энергию у более слабых. Особенно ярко все это проявляется в детях. А ведь дети – это существа более естественные и менее ограниченные, чем взрослые, условиями сосуществования среди других людей. Однако потом детское состояние слегка маскируется, переходя во взрослый разум, но все же сохраняется и действует уже автоматически. При этом вампиры не понимают по недоумию, что они во время демонстрации силы не только потребляют чужую энергию, но и свою теряют. Теряют и одновременно подпитываются. И потому они никогда не бывают сильнее, чем вначале. Разве что незначительно.
И только по-настоящему сильные свою силу не выставляют напоказ, не растрачивают по пустякам, потому что не видят в этом необходимости. Они просто сильны, и им этого достаточно. И они свою силу применяют только в случае необходимости. К таким людям энергия стекается сама по себе и дарует им не только силу, но и власть над другими людьми. Подобное притягивается подобным. Сила идет к силе, как богатство к богатству. Это энергетический принцип жизни на земле. Принцип незыблемый, если не вмешиваются посторонние силы, которые умеют отнимать энергию. У властного отнимается власть, у богатого богатство…
Гунналуг свою силу тоже уважал, он ее не растрачивал по пустякам, он был по-настоящему сильным, хотя силу эту применять приходилось часто, и потому энергетика слабела. Однако о том, что он тоже вампир и питается чужой энергией, чужим страхом, колдун не захотел вспоминать, потому что это не вписывалось бы в его концепцию вампиризма. Тогда значило бы, что он не сильный по-настоящему. А он очень хотел таким быть…
Но пока не был, и оттого его охватывало глубокое и черное, как зимняя ночь в открытом море, отчаяние. Самое плохое, что даже мысли о том, каким образом можно преодолеть преграды и подпитаться энергетически, в голове не возникало. Колдун одновременно и спал, и не спал, и это состояние полусна, хорошо знакомое ему ранее, обеспечивало связь с тонкими материями верхнего мира и могло принести подсказку. Однако, чтобы получить подсказку, как многократно случалось раньше, следовало быть полностью успокоенным. А при отчаянии, никак не желающем оставить Гунналуга, успокоению прийти было невозможно…
Гунналуг лежал на полу своей комнаты в черной башне на медвежьей шкуре, когда внизу раздался негромкий голос медного колокольчика. Значит, его зовут… Хоть какое-то дело могло отвлечь от отчаяния и дать успокоение. И потому Гунналуг встал почти с радостью и поспешил на зов. Винтовая лестница была крута, и колдун, памятуя, что какие-то внешние силы ведут на него охоту, спускался быстро, но с осторожностью.
Во дворе стояли четыре стражника.
– Кто-то приехал?
– Мимо едут три десятка конных воинов Дома Синего Ворона…
– Куда едут?
– Возвращаются из какого-то имения, похоже…
– Пусть возвращаются. Нам сейчас люди нужны. И что с того?
– А с той стороны нашего холма сильно каркают вороны. Послать воинов посмотреть?
Воины Дома Синего Ворона в отсутствие старшего ярла подчинялись Гунналугу. Но, хотя карканье колдун и услышал, тем не менее напрягшись, не сумел прочитать тревожных сигналов, которые вороны обычно посылали ему мысленно. Возможно, потеря сил мешала восприятию сигналов, которые все же шли, хотя, возможно, вороны просто нашли какую-то падаль, как бывало прежде, и потому подняли такой гомон…
– Скажите им, я приказал… И сами с ними поезжайте. Вернетесь, сразу доложите… Старуха наша,
