«Пиявка» повернула распахнувшуюся пасть (или то, что у других животных называется пастью) набок, «створками» пасти обхватила туловище охранника, снова вернула пасть с торчащим в ней телом в прежнее положение, задрала ее («ствол» отпустил, наконец, торчащий у него из глотки кусок стекла и как- то комично всплеснул руками) и без видимых усилий сомкнула «створки» наглухо.
Послышался негромкий — очень негромкий — хруст, и с каждой стороны ее тупого рыла отвалилось по темному
(темный двубортный костюм, такой строгий, к нему бы зонтик и… котелок…)
кровоточащему обрубку. Нет, с одной стороны отвалилось два кусочка — две ноги в темных брючинах, срезанных как ножом выше коленей. Кровь лилась из двух обрубленных ляжек и хлестала густым потоком из отрезанного куска туловища (как раз по середине грудной клетки) и сливалась с темно-красным песком, быстро растворяясь в нем, сливаясь не в него, а с ним, словно превращалась в такой же песок…
— Бежим! — выдохнула мне в шею Рыжая. — сейчас она прикончит его! Быстрее…
Мы повернулись и побежали, увязая ногами в песке, с трудом преодолевая пологий подъем (странно, в том детском сне красная пустыня была вся ровная, а тут почему-то какой-то склон…), нет, мы не бежали, а… Почему-то медленно шли, медленно брели по песку, не оборачиваясь и прислушиваясь к тишине за нашими спинами, ожидая снова услышать тот пронзительный вой «сирены». Но шли мы не очень долго, и остановились не от воя, а от…
Сзади раздался… свист… Нет, шорох… Нет…
Шипение.
Словно зашипела готовая разорваться громадная кастрюля-скороварка, величиной с бензиновую цистерну, выпускающая через клапан в крышке последний перед взрывом пар.
Мы медленно повернулись, и рядом с огромным «валуном» я увидел… Заслоняя весь горизонт, там сидела… Сидел…
* * * Вытянув вперед слегка пригнутую, но все равно закрывавшую висевший высоко в пустоте красный диск, голову, раскрыв невероятную в своей жуткой, немыслимой величине и красоте пасть, обнажив чудовищные, сверкающие снежной белизной
(Бивни?… Бивни не растут оттуда, и… У кого на земле могут быть такие бивни?..)
клыки и уставив на изогнувшуюся в его сторону черную «пиявку» громадные, горящие холодным желтым огнем, круглые фары глаз, там сидел…
Там сидел ЗВЕРЬ.
* * * Я вдруг ясно понял две вещи.
Я понял, почему их называют семейством кошачьих, в честь самого маленького члена этой…
Кошка — зачем-то живущий там, у нас, рядом с нами, маленький представитель всего семейства — лишь уменьшенная во сто, в тысячу, в Бог знает сколько крат
(частичка?… Сестричка?..)
проекция ГЛАВНОГО существа, настоящего ГЛАВЫ семейства, рядом с которым вся роскошная мощь любого тигра, рыси, пантеры
(Господи, кто же ТЫ?.. Felis…Felis catus… Panthera… Нет! У нет такой этикетки, такого лейбла, который мог бы к ТЕБЕ подойти! ТЫ — вообще не для нас!..)
и прочих членов этой семьи — не больше силы детского заводного паровозика, поставленного рядом с настоящим локомотивом, легко везущим длинный товарняк. Потому что ОН — не просто БОЛЬШОЙ и СИЛЬНЫЙ
(Господи, ОН же величиной с дом, хотя… здесь, сейчас, все величины и пропорции как-то сдвинулись, смешались…)
а потому что ОН…
Я понял то, в чем когда-то, давным-давно был точно уверен, а потом так же точно разуверился. Я понял, что на свете
(На каком?.. Нашем — белом?… Или этом — темно-красном? Господи, да, какая, к черту, разница!..)
есть СОВЕРШЕНСТВО. И потому ОН — Главный. И ему не надо это доказывать, потому что ОН есть совершенство, потому что ОН просто ЕСТЬ и сидит передо мной, и…
* * * Он уже не сидел.
Зверь взвился в воздух, заслонив собой почти всю свинцово-серую пустоту наверху, тут же, без всякого перехода, без паузы во времени завис над черной ползучей гадиной, выпустил из передних лап
(Господи, они же толще телеграфных столбов… намного толще!..)
тускло сверкнувшие отблесками красного диска наверху, кривые, почти метровые когти
(сдавленный вскрик Рыжей за моей спиной…)
и…
Повернувшая свое мерзкое тупое рыло к нему, «пиявка» страшно заверещала, а Зверь мягко невероятно, невозможно мягко для такой махины) приземлился рядом, передней лапой — острыми кривыми саблями когтей — слету распоров броню гадины, от которой раньше, не оставив никаких отметин, отскочили пули из револьвера Ковбоя.
Когти распороли… пропороли «пиявку» насквозь, Зверь легко поднял лапу с нанизанной на громадные когти, мерзко извивающейся (внизу, из «брюха» у нее торчали четыре коротких лапы — вот почему она не извивалась, двигаясь по песку — а между двумя парами лап торчали острые кончики когтей Зверя) и с предсмертной мукой верещавшей тварью, и стряхнул ее с лапы на песок. Из оставленных когтями рваных дыр в спине хлынули густые струи темно-красной жижи, «пиявка» корчилась, раскрывая и закрывая пасть, пыталась двигаться, но вместо этого лишь перевернулась на спину — короткие лапы задрались вверх, из рваных дыр на брюхе тоже выплеснулись струйки крови — потоньше, а Зверь вскинул другую лапу, снова вонзил когти уже в брюхо твари, глянул на нее (с любопытством), сделал лапой какое-то движение, словно как-то налег на нее своим весом, и… Раздался противный хруст, еще более противный, какой-то чмокающий звук, и «пиявка» развалилась на два истекающих кровью куска, резко оборвав свой ужасный визг.
Зверь потрогал один дергающийся кусок лапой с почти убранными когтями (виднелись только кончики, но эти кончики могли пропороть человека насквозь), подцепил его, поднял и бросил. Потом потрогал точно так же другой, опять подцепил и опять бросил — подальше, чем первый. Потом вернулся к первому, резко наклонил к нему голову, понюхал (кажется), выпрямился, сел, и опять подцепив лапой, поднес к морде. Внимательно рассмотрев его, он раскрыл пасть, показав свои жуткие клыки, на которых блестели капельки слюны, и…
Я не стал смотреть, как он будет жрать кусок «пиявки», но не потому что мне было противно, а потому что взглянул на другое — на…
Прямо к нам заплетающейся походкой шел… нет, почти бежал (только медленно, очень медленно) Ковбой, нелепо размахивая руками, в одной из который он все
