героический, да к тому же царь. На вторых ролях сидеть не хотелось, а тут его, как первого Александра, прибывшего из Македонии, жрецы объявили живым богом. Так сказать, путь наверх. Цезарь так вообще всех превзошел. Этот великий человек, с одной стороны, контролировал поставки в Рим пшеницы, с другой в перерывах между подсчетом бушелей зерна и прогулками к пирамидам — проводил ночи с Клеопатрой, которая, я вам доложу, знала, что делать с мужчинами… Но мы-то чего в те края премся?
— Египет — это ключ к Индии, а Индия — мягкое подбрюшье Британской империи.
— Шо, правда? — Лис почесал затылок. — Я потрясен. Может, оно и ключ, вам, мой генерал, виднее. Но только ключ от такого черного хода, шо пока до Индии от тех задворок дойдешь — семь пар сапог износишь. Как по мне, так Директория просто зарабатывает популярность на теме Цезаря с Македонским. А вам отдуваться.
Вот, скажем, захватили вы Египет, ура-ура, мы победили и враг бежит — шо дальше? Пока английский флот на Средиземном море всех шугает, нашей армии в тех краях делать нечего. Она завязнет, как слон в болоте. Лягушек, может, и немерено потопчет, а толку-то?
Лицо Наполеона было мрачно. Он хотел услышать мнение простого офицера, а теперь жалел о своей неосторожности.
— Лично я думаю, — продолжал Рейнар, — Директория попросту решила от вас избавиться. В смысле, победит — слава богу. А не победит, что вернее, — на все воля, как там его бишь, Всемирного Разума. Оркестр, пучок лаврушки, вечная память и со святыми упокой. Даже если после разгрома вернется, все одно уже не любимый сын Марса, а так — внучатый племянник. Вчерашняя хохма в Париже уже не хохма!
Серые глаза Бонапарта пылали гневом. Он не знал, чего желает больше: приказать словоохотливому гасконцу немедленно заткнуться или, наоборот, пусть говорит все без утайки. Его давно обуревала неприязнь и презрение ко всей этой нелепой говорильне, этой стае напыщенных фанфаронов, отчего-то решивших, что смогут управлять Францией. Он помнил, как напряглась эта гнилая адвокатская свора, когда там, в Италии, он повел себя не как послушная марионетка и показал себя почти единовластным сюзереном захваченной территории.
Да, он давно не питал иллюзий. Поставив во главе египетского похода столь популярного в народе и, главное, в армии полководца, продажные спесивцы желают просто удалить его из страны, втайне надеясь на поражение, а то и гибель. Чуют опасность со стороны любимца армии, способного в одночасье снести этот тухлый балаган.
Дела обстояли именно так. Но Бонапарта злило, что это понимал не только он, но и один из младших офицеров. Как минимум один!
Вера в правильность приказа, в непогрешимость полководца — залог победы. А какая уж тут вера, когда всякий будет считать тебя обманутым простофилей? «Нет, этому не бывать», — думал Наполеон, молча глядя на мелькавшие по обе стороны дороги виноградники, широко и вольготно пригревшиеся на залитых солнцем холмах. Он оглянулся и поймал взглядом ехавшего чуть поодаль Жюно. Уж этот, во всяком случае, не станет высказывать столь дерзкие мысли, да еще столь насмешливо. Он верит в его звезду и готов идти до конца в любое пекло. И вместе с тем разве он не ловок, разве не умен? А гасконец и впрямь несносен. Следует отослать его к эскадрону, пусть займется подготовкой солдат. Работы им на том берегу моря предстоит немало…
— Одна беда, — вздохнул генерал, отворачиваясь, чтобы не подать виду не в меру проницательному офицеру. «Одна беда, — повторил он про себя, — я думаю так же, как он…»
Я открыл дверь и, галантно поклонившись, осведомился:
— Не помешаю?
Уверен, когда я соберусь предстать пред судом Всевышнего и для освежения памяти самые яркие эпизоды жизни пронесутся хороводом перед внутренним моим взором, лица тех, кто находился в этой комнате, вспомнятся среди первых. Ни одному, даже самому великому, артисту на подмостках не изобразить бури чувств, которая отразилась на лицах собравшихся, — недоумение, гнев, радость… всего и не перечтешь.
Как я уже имел возможность слышать, одним из присутствующих был лорд Габерлин. Второй же, отпрянувший при моем появлении, в считаные мгновения взял себя в руки и любезно поклонился в ответ:
— Прошу извинить, барон, я не ждал вас так скоро.
Хозяин потайной комнаты был невысок ростом и не слишком хорош собой. Внешность его можно было бы назвать даже отталкивающей, когда бы не глаза — умные, проницательные, притягивающие, словно магнит. Мой собеседник опирался на толстую палисандровую трость с вызолоченной рукоятью в виде орлиной головы. Одно плечо у него было выше другого, стоял он как-то криво. Он был хромец, но при этом двигался легко, я бы даже сказал, изящно.
— Барон? — переспросил лорд Габерлин, сверля меня глазами. — Значит, я не ошибался, вы не лейтенант Виктор Арно.
— О нет. — Неизвестный оперся на трость. — Перед вами, милорд, личный посланец его высочества принца Конде, храбрый капитан пикардийских шевальжеров, Вальтаре Камдель, барон де Вержен. Близкий родственник графа Шарля де Вержена, бывшего министром иностранных дел при несчастном короле Людовике. Представитель младшей линии этого достойного рода. Я ничего не путаю?
— Так и есть, — подтвердил я, продолжая внимательно изучать хозяина кабинета. — А вы, насколько я могу судить, маркиз де Талейран-Перигор или лучше именовать вас епископом Отенским? Я не ошибся?
Хромец улыбнулся. Похоже, ему льстила подобная осведомленность.
— Прошу извинить меня. — Любезный хозяин повернулся к лорду Габерлину. — Вынужден на время прервать нашу беседу. А вы, капитан… надеюсь, у вас хватило ума не причинить вреда моим слугам?
— О нет, что вы.
Талейран позвонил в колокольчик, и давешний лакей с виноватым лицом появился за моей спиной.
— Сопроводи лорда в его покои, — распорядился хозяин апартаментов, подходя к письменному столу и усаживаясь в высокое кресло. И вдруг каким-то чудом он превратился из без пяти минут пленника в сурового экзаменатора, намеренного отчитать неадекватного студента, прихватившего на экзамен орудие убийства.
Честно сказать, я был несколько разочарован. Конечно, имя Талейрана мне было известно ничуть не меньше, чем имя Бонапарта. В первую секунду казалось даже нелепостью, что, посвятив столько времени и сил поискам таинственного Метатрона, я наткнулся на человека столь известного, обладающего столь дурной славой и в то же время столь ясным умом, что ни король, ни Конвент, ни вот теперь Директория не могли обойтись без его услуг.
Насколько я помнил, сейчас, вернувшись в Париж из добровольной американской ссылки, этот беспринципный интриган, как ни в чем не бывало, занял пост министра иностранных дел. Однако обрывок подслушанной речи свидетельствовал, что у здешнего епископа-расстриги размах еще более широкий. Похоже, он желает распоряжаться странами и народами, землями и морями, словно живой бог, соизмеряя действия лишь с собственной прихотью. Вот сейчас Талейран пожелал сделать лорда Габерлина главой британского парламента, по сути, человеком, вторым по могуществу после короля. Пожелал и стравил между собой Британию и Россию. Вот и дофин Людовик ему тоже зачем-то понадобился…
— Итак, барон, — лицо Талейрана приобрело надменный вид, — отчего вдруг вы столь нагло ворвались сюда?!
Глава 19
Только дурак нуждается в порядке, гений господствует над хаосом.
