— Зря вы так, господин офицер, — покачал головой кузнец. — Ежели мужчина до девок не охоч, то, стало быть, он супротив Божьего промысла идет. Оно ж для чего Всевышний красоту такую сотворил? Вот и выходит, их не любить — Творца Небесного не уважать.
— От темы не отвлекайся, богослов доморощенный.
— Так я и говорю, все вроде тихо было, и вдруг люди пропадать начали. А потом одного утопшим нашли, другого. Деревенские видели порой, идет путник своей дорогой, идет, значит, насвистывает себе что-то, в ус не дует. Вдруг резко оборачивается — да плюх с берега в омут головой. И все, поминай как звали! Жутко людям стало: что ж оно так-то, ни с того ни с сего — и жизни себя лишить. А потом и вовсе мертвяки из воды полезли. Бывает, утопнет кто, его поищут-поищут и не найдут. А ровнехонько через тринадцать дней, самой ночью, является утопший на свой двор. Вместо волос — тина, глаза пустые, на руках-ногах раки висят — жуть, одним словом. Вот стоит он, такой страшный, у дверей на пороге и зовет, стуча зубами: «Пустите, мол, холодно мне». Те, которые на голос по первости открывали, все сплошь жизни лишались. Мертвяки их душили безо всякой пощады. А если удерживались, молитвами от себя демонов ночных отгоняли, то до третьих петухов вражий прислужник у дверей стоял, а потом уходил.
— Экие страсти!
— Так я и говорю, — входя в раж, согласился кузнец. — Этот Новый Хозяин, когда к нему из деревни крестьяне пришли с жалобой, их на крыльце принял, выслушал и велел домой идти и не мутить округу. Наши-то решили в королевский суд жалобу подать, ведь хозяин — он же защитник своим людям, должен обеспокоиться, если такая страхота в его землях творится. Но вдруг от самого короля в замок гонец прибыл. Сеньор здешний у его величества числился едва ли не лучшим адмиралом, вот король его и вызвал против басурман сражаться. Тут — как отрезало. Вновь по округе все тихо и благополучно, только слух пошел: стала молодая хозяйка чахнуть. Оно вроде бы и понятно — муж в отъезде, вернется или нет, тоже никто сказать не может. Как не затосковать? Ее даже жалели, говорят.
А потом нежданно-негаданно забрел в эти места один прохожий человек и как узнал, чьи земли, так аж заикаться начал. «Знаете ли вы, говорит, кто ваш хозяин? Жил он в прежние времена близ Марселя и был из хорошего рода. Собрался жениться, отплыл из родного дома с невестой на корабле, а тут берберийские пираты галеру захватили и возлюбленных тех вместе с кораблем. Тамошний паша узнал, что они из богатеев. Его отпустил и назначил выкуп, да такой, что ни сам хозяин, ни родня его выплатить не могли. Но он-то надеялся, что все обойдется, бросился золото собирать, да не тут-то было: как ни бился, все не хватало. Тогда юноша на собранные деньги купил боевой корабль, нанял экипаж — все как один, отъявленные головорезы — и вышел на нем в море, чтобы застать своего недруга врасплох и освободить любимую. Пиратов-то он отыскал, да вот с невестой приключилась беда: пошла на дно вместе с пиратской фелюгой.
Так и не сумел Новый Хозяин спасти возлюбленную. Вот тут-то все и стряслось: взмолился он морскому черту, пообещал, что если отпустит тот его невесту, то будет служить ему верой и правдой. Только сказал, вдруг глядь — обломок мачты, а на нем любимая его плывет. Жених обрадовался, пир закатил, а только на борту все стали замечать неладное. И нареченная креста чурается, и сам капитан вроде изменился, точно зелья какого выпил. Мрачный стал, злобный, сам начал по морю промышлять. Сначала все пиратов ловил, и кого поймает, обязательно на дно, всех, без разбора. Потом и купцов топить повадился, и тоже без разбора, один приговор — „за борт“. А если никого в море отыскать не случалось, то за своих принимался.
Скоро даже самые отчаянные головы с ним в море выходить зареклись. Как есть дьяволом обуянный! Однажды экипаж даже бунт поднял, да только тут вдруг жена капитана как запела — все на палубе оружие и побросали. А она другую песню завела, и тут, кто у борта стоял, точно в бреду, сами в пучину кинулись. С той поры никто не желал рисковать. Остался капитан на берегу и, стало быть, сюда перебрался».
Односельчане быстро смекнули, что к чему, послали человека к епископу. А хозяйке все хуже и хуже, уж и с постели не встает. И тут, будто услышав зов ее, сам адмирал примчался. Так сразу, в тот же день, лодка с тремя рыбаками перевернулась. И все они, хоть сызмальства у реки росли да плавать умели, камнем на дно пошли. Тут наши-то и поняли, кто их топит. Одного не могли смекнуть: хозяйка ли мужа заворожила, он ли ее, али оба бесом обуянные? Но только размышлять о том уже недосуг было. Вся округа, почитай, в один миг поднялась. Хозяин дрался, как бешеный зверь, насилу его повалили, да и то лишь когда епископ самолично псалмы запел. Говорят, он, как их услышал, меч выронил и давай уши зажимать. Ну, стало быть, этим мечом ему голову и отсекли. И там же, где кровь его пролилась, в землю зарыли. А чтоб не выбрался, кол вбили. Да только, сами видите, кол тот пророс и деревом стал. Многие люди там пострадали: кто ногу подвернет, кто из седла наземь свалится, а то, как у вас, карета сломается.
— Что ж вы дорогу не перенесете?
— Боязно. А ну как хозяйка рассердится?
— В каком смысле?
— Она, как мужа ее убили, — переходя на шепот, сказал кузнец, — сама с башни в воду кинулась. И только скрылась в волнах, замок вдруг затрещал и стал вот таким, как сейчас стоит.
— Дивно, дивно.
— Оно-то так, — в один голос заговорили староста и кузнец. — Вот только одна беда есть. Хозяйка не до конца утопла.
— Это как?
— Раз в год, в тот самый день, когда смерть с ее мужем приключилась, ночной порой из воды слышно пение, горестное такое. И кто заслушается, точно во сне идет к воде. Если не остановить несчастного, не связать — потопнет. Как есть потопнет.
— Да уж, весело тут у вас…
Селяне замахали руками, отгоняя прочь даже мысль о веселье.
— Ладно, дело ясное, шо дело темное… Пошли-ка, дружище, карету ремонтировать. А то нас флот уже заждался.
Глава 20
Случайность — внезапно наступившая неизбежность.
Талейран был доволен, я видел это, хотя мастер интриг, как и подобало настоящему вельможе, придал лицу пустое выражение светской любезности. Только что на одной высокопарной трескотне, без каких-либо веских доводов, он переманил агента у одного из опасных конкурентов. Пообещал простодушному ослу маячащую где-то вдалеке морковку — и на тебе, этот баран, мнящий себя хищником, послушно занял отведенное ему место в загоне. Подобно многим калекам, «лишним детям», Талейран любил заставлять повиноваться именно людей сильных и умных. Это возвышало его в собственных глазах, доставляя удовольствие, которого не могла подарить ни одна красотка.
— Я рад, что мы поняли друг друга, — произнес он. — И рад, что не ошибся в вас. Умение быстро сделать правильный выбор отличает человека новой эпохи от тех, чей удел — ярмо и бич.
— Вы говорите, как революционер. — Я удивленно поднял брови, продолжая разыгрывать храброго барона. — Все эти якобинцы тоже кричали о ярме на шее бедных сограждан.
— Пустое! — с превосходством глядя на меня, отмахнулся министр. — Взбесившийся скот остается скотом. Хотя порой быдло, отведавшее вкус крови, опасно в своей непредсказуемости, но это лишь в самые часы угара. Когда он проходит, все эти свободолюбцы и радетели прав ищут, какого тирана поднять на руки, какого господина посадить себе на шею. Без этого им страшно, ибо мыслить для них — означает противопоставлять себя миру немыслящих тварей, живущих по уложению, по обычаю, по закону, по велению мизинца левой ноги такой же ничтожной сволочи, но только облеченной властью. Только свистните, только укажите пальцем — и чернь радостно пойдет на любое безумство, утверждая при этом, что такова ее добрая воля.
