Ветер, еще утром теребивший листву придорожных деревьев, окончательно стих. Наполеон выглянул из оконца кареты. «В такое время в море чертовски тоскливо», — подумалось ему. Он представил обвисшие паруса на реях и хмурых боцманов, скребущих ногтями мачты в надежде разбудить придремавшую стихию. Увы, она не подчинялась человеческой воле. Предстоящая морская экспедиция не то чтобы пугала его, но заставляла нервничать. Недаром древние утверждали, что люди делятся на живых, мертвых и тех, кто плавает в море. Командующий старался не подавать виду, что взволнован. Говоря о предстоящем отплытии, держался безразлично, точно речь шла о банальной прогулке с пикником и безмятежным отдыхом под раскидистыми пальмами.
Очень немногие, вроде Жюно, Бертье и вот теперь этого глазастого наглеца-гасконца, — да, он совсем не так прост, как показалось вначале, — понимали его волнение. Уж точно, верность Рейнара не граничит с поклонением. Но, с другой стороны, опираться можно лишь на то, что оказывает сопротивление. А такой ловкач еще может пригодиться.
Дорога, шедшая по лесу, вывернула на опушку. Вдали за перелеском виднелась излучина реки. Над ней господствовал полуразрушенный замок, мрачные башни которого зияли провалами, точно обросший мхом череп — пустыми глазницами. Метрах в ста от леса дорога разделялась. Одна уходила вниз, к реке, вторая, давно уже малоезжая, — к угрюмой твердыне, порождающей мысли о призраках и разбойничьих гнездах. У самой развалины манящей тенью развесило щедрые ветви старое, дивно перекрученное дерево. Наполеон окинул взглядом руины, подумал было о неведомых хозяевах старинной крепости. Они, как и прочие, канули в Лету, возможно так и не узнав о крушении заведенного Всевышним мирового порядка. Какую мелкую, по сути, ничтожную роль сыграли потомки гордых крестоносцев в событиях последних лет. На какие виньетки и бонбоньерки расточились их честь и отвага? Галантное, беспомощное стадо!
В этот миг что-то хрустнуло, и карета резко накренилась.
— Тпру! Тпру! — закричал кучер, удерживая коней.
— Ось сломалась, — подъезжая к скособоченному экипажу, сообщил Жюно.
Бонапарт недовольно выбрался наружу.
— В селении должен быть кузнец.
— Сейчас же пошлю, — предугадывая распоряжение командующего, заверил адъютант.
Генерал кивнул:
— Устроим привал. Вон под тем деревом.
Жюно покосился на место стоянки.
— Быть может, лучше вернуться к лесу? — на миг забывая о субординации, предложил он.
Наполеон удивленно поглядел на старого приятеля:
— Чем же лучше? Сюда намного ближе.
— Одинокое дерево над развилкой, — скривился адъютант, — нехорошее место.
— Нехорошее? — Военачальник удивленно поднял брови. — Чем же таким оно нехорошо?
— Кто знает, мой генерал? Да вы сами поглядите, какой ствол, — точно черти крутили.
— Черти крутили, — насмешливо повторил Бонапарт. — Что за глупости?
— Вон и замок разрушен.
— Ерунда. Юг Франции. Замок, скорее всего, гугенотский. Возможно, его разрушили в эпоху религиозных войн, а может, чуть позже, при Ришелье. Кардинал, не жалея сил, боролся со своевольными баронами, вот и лишал их крепостей, где только мог. Как говорится, пусть уж лучше танцуют при дворе, чем вооружаются на задворках.
— Может, и нет, — продолжал упорствовать Жюно, беспокоясь за любимого генерала. — В таких местах обычно больших грешников хоронили. Клали лицом вниз, и в спину кол, чтоб не поднялся до Страшного суда. Ну а некоторым дьявол такую силу давал, что они и после смерти не до конца помирали. И вот тогда случалось, что вобьют кол в этакого мертвеца, а палка в нем возьми да и пусти корни. И вот злоба посмертная тогда ствол дерева и корчит. Такие места как есть хорошо бы стороной обходить, а уж привал тут делать и вовсе упаси бог.
Командующий армией хмыкнул:
— Я вроде не дитя, чтоб пугать меня такими сказочками.
— Это чистая правда! — возмутился испытанный в боях полковник.
— Друг мой, я и сам люблю послушать рассказы о всякой нечисти, графе Дракуле, призраках и оборотнях. Но одно дело — слушать небылицы вечером у камина, а другое — рассказывать их в походе. — Бонапарт оглянулся, ища взглядом лейтенанта гидов. — Рейнар, галопом в деревню, доставь сюда местного кузнеца, а заодно выясни, что связано с этим местом. Нет ли каких легенд о здешней развилке?
Лис привстал в стременах и, отсалютовав командующему, пустил коня в галоп.
Талейран глядел на меня с плохо скрываемым раздражением, что радовало и давало определенные шансы на удачный ход переговоров. Всегда лучше застать противника на неподготовленной позиции. А уж такого ловкого, как бывший епископ Отенский, — тем более.
— Думаю, вы не поверите, если скажу, что сердце рвалось сюда и терзалось в разлуке.
— Не поверю.
— Тогда сформулирую по-другому: мне, а вернее, тем, кто стоит за мной, — я сделал многозначительный жест, давая возможность подумать, что я имею в виду принца Конде, — было очень интересно узнать, кто еще играет в эти шахматы. А то ведь странно получается: белые, всякая чернь и еще не пойми кто, какие-то серые…
Талейран нарисовал на лице любезную улыбку, столь же неотделимую от царедворца, как пудреный парик:
— Насколько мне известно, его высочество давал вам несколько иные наставления.
— Да, но это было еще до того, как принц закончил позировать для портрета. Согласитесь, выполнять его поручение, не разузнав предварительно, кто прислал к этому достойному человеку мертвого художника, было бы крайне неосмотрительно.
— А вы, стало быть, человек осмотрительный?
— Все мы действуем в меру сил.
— По-моему, барон, у вас их опасный избыток. И это, — улыбка на его губах стала чертовски недоброй, — мешает упорядоченной работе мозга. Но все же, — Талейран поправил торчавшее в чернильнице перо, — вы мне определенно нравитесь. Вас отличают ловкость, отвага и, что немаловажно, удача. Я просил де Морнея доставить вас сюда, желая увидеть своими глазами, что вы собой представляете. Надеюсь, вы не собираетесь стрелять в меня или рубить саблей?
— Это было бы глупо.
— Рад, что вы это сознаете. Тогда, будьте столь любезны, уберите оружие. Оно наводит меня на мысль, что собеседник мало чем отличается от злобного пса. А для него аргумент один — палка. Если бы я числил вас таковым, поверьте, дорога в Париж стала бы последней в жизни столь многообещающего офицера.
— Что ж, — я засунул пистолет за пояс и прислонил клинок к стене, — вот мы и увиделись и, надеюсь, вполне присмотрелись друг к другу. Признаюсь, я достаточно услышал, чтобы осознать — полагаться на вас не стоит.
— Кому полагаться?
— Франции и принцу Конде, — горделиво объявил я, думая про себя, что вряд ли сыщу кого-нибудь, кто мог бы в здравом уме разделять другую позицию. Во всяком случае, без риска поплатиться за наивность кошельком, головой и всем, чем только можно.
— Да, вы правы, — согласился мой собеседник. — Франция — это абстракция, совокупность территорий и великое множество людей, числящих друг друга непримиримыми врагами. Нет никого, ни единого человека, на которого могла бы положиться Франция. Что же касается моего старого приятеля Конде, он храбрый солдат, но, увы, не политик. Куда ему думать о судьбах мира! Его способности ограничены исключительно войной, диверсиями и обходными маневрами.
В вас я вижу несколько больше здравого смысла, чем в нем, и только поэтому, месье, продолжаю
