– Не будь так категоричен! Женщина невеликого ума да еще влюбленная по уши…
Вдруг дверь без стука распахнулась, и в кабинет со счастливым лицом ворвался Дмитрий Бурмистров.
– Есть Божий суд, наперсники разврата! – возопил он. – Сдохла, змея, не довелось ей попользоваться моими денежками!
– Он зато жив и остается неуязвимым для закона, – мрачно пробурчал Павел Афанасьевич.
– Кто? – изумился «патриций».
– Гаранжи.
– А, этот… Черт с ним, с подлецом. Главное – капитал вернулся. Приглашаю вас в ресторан, господа, обмыть сие радостное событие.
– Вы полагаете оставить Киенковой ее лавку?
– Еще чего! Надо было ей брать мои деньги, когда предлагали. Теперь-то этой крысе за что платить? Я ее, стерву, еще и в тюрьму засажу за лжесвидетельство. Она у меня теперь нигде службы не найдет! С голоду подохнет!
Благово скривился.
– Так, понятно… Доставка вам капитала – не повод нам для радости; убийца не наказан. Подите прочь, не мешайте заниматься делом. Лыков! Очисти помещение!
Алексей, не заставляя просить себя дважды, мигом вынес опешившего миллионщика за дверь. Сказал внушительно секретарю:
– Без доклада никого не впускать! Кроме государя императора… И чайную пару с лимоном, побыстрее.
Лыков с Благово молча выпили весь чайник. Говорить не хотелось.
– Форосков еще молчит… – произнес было титулярный советник. Тут в дверь постучали, и секретарь робко просунул голову из приемной:
– Разрешите? Телеграмма из Тифлиса, по двойному тарифу, и даже не зашифрованная.
Алексей вскочил, обежал стол, вырвал из рук секретаря бланк и зачитал вслух: «Срочно выезжаю домой неопровержимыми уликами. Не упустите Василия. Форосков-батоно».
– Какое такое «батоно»? – опешил начальник сыскной полиции. – А впрочем, хрен бы с ним. Немедленно удвоить наряды возле дома в Молитовке. Сколько времени ехать до нас из Тифлиса?
– Сутки коляской до Владикавказа, и двое оттуда на поезде. Три дня.
– Чтоб сидел как проклятый! Привозить ему съестные припасы, курево, но из помещения ни ногой! Неужто Вседержитель услышал мои молитвы?
Прошло три дня. Бурмистрову похоронили без отпевания за оградой Крестовоздвиженского кладбища, там, где закапывают бездомных и безымянных бродяг. Ни «патриций», ни набожные родные Анастасии не захотели давать взятку доктору за справку о помешательстве… Василий Гаранжи не выказал желания присутствовать на погребении. Он сидел в Молитовке и ломал голову – что имеется на него у сыскных? Благово же ходил гоголем. Коллежский советник как-то сразу уверовал, что Форосков везет из Тифлиса убойные улики. Повеселевший и помолодевший, Павел Афанасьевич с блеском за сорок восемь часов провел поиски «клюквенника»[44], ограбившего храм Иоанна Предтечи на Слободе. Вором оказался известный Лешка-Совенок, обчистивший перед Рождеством в Москве Иверскую часовню и разыскиваемый за это всей полицией империи. О задержании доложили самому государю; губернатор Безак был доволен.
Наконец на четвертые сутки поутру Благово услышал в коридоре необычный шум. Высунувшись, он увидел долгожданного Фороскова. Тот стоял посреди приемной с гордой осанкой джигита, одетый в белый бешмет и черную черкеску с газырями! На поясе у старшего агента красовался огромный кинжал в ножнах с серебряными накладками. Костюм дополняли партикулярные суконные брюки и замызганные башмаки с калошами… Весь наличный состав отделения столпился вокруг приезжего, выражая восхищение. Лыков, давясь от смеха, сказал начальнику:
– Батоно приехал. Дикий абрек спустился с гор!
Благово ухмыльнулся, обнял Фороскова за плечи и увел к себе в кабинет; Алексей прошел следом.
– Ну, Петр Зосимыч, не томи душу. Привез? И что за улики?
– Точно так, Павел Афанасьевич. Это письма Василия Гаранжи к его сестре Елене. Изъяты законным образом, акт подписан тифлисским полицмейстером. А в письмах – все, черным по белому…
Благово стукнул себя кулаком по колену и вскочил в сильном волнении.
– Точно ли все? Знаешь же наших сердобольных присяжных – рады «оставить в сильном подозрении».
– На всякого мудреца довольно простоты. Ваш приятель Мачутадзе очень помог. Костюм, кстати, от него – подарок вам. Простите, не удержался, надел; желал произвести впечатление.
– Произвел! Но ты о деле давай.
– Мачутадзе доложил о моем задании полицмейстеру, и тот устроил в своем кабинете негласную встречу с мужем Елены Гаранжи, де Рошефором. Действительно, солидный человек, исправляет должность главного землеустроителя Кавказского наместничества и на Пасху сделан генералом. Богат, владеет двумя домами на Вельяминовской улице – она в Тифлисе из числа главнейших. Когда он услышал историю с перепелами с участием своего шурина, то весь побледнел. Отдышавшись, рассказал, что в прошлую субботу в Каджиоре[45], на даче, он тоже ел перепелов и сильно отравился, едва не умер. Четыре дня пролежал в постели и только вчера вернулся к службе… А птичек тех готовила его супруга! Еще де Рошефор рассказал, что отношения его с женой в последние месяцы сильно охладели. Видимо, она завела себе кого-то на стороне и стала тяготиться браком. Муж стал ощущать, как он выразился, «витавшую в воздухе какую-то для себя опасность». И тут моя история о том, что произошло в Нижнем Новгороде! Кончилась наша беседа тем, что, по распоряжению полицмейстера, была произведена немедленная выемка переписки Елены де Рошефор. И все стало ясно… Сейчас эта поганая баба (кстати, красавица, как и ее братец) сидит в Метехском тюремном замке под следствием. С писем к ней Василия Гаранжи была снята и заверена нотариусом копия, а мне выдали оригиналы. Вот они.
Форосков выложил на стол пачку писем, взял верхнее.
– Я уже разложил их по порядку. Первое упоминание в этом. Конец октября прошлого года; Василий только что приехал сюда. Послушайте, что он пишет сестре:
«…Ты говорила, что не можешь более выносить этого надутого индюка – своего мужа. Я же тебе рассказывал об одном верном средстве – помнишь? Когда весною я проиграл три с лишком тысячи юнкеру Тилло, достаточно оказалось одного ужина с перепелами, и долг стало некому отдавать! Дорогая, решайся скорее. Люди обычные – это только пыль под нашими ногами. Ударь каблуком об каблук и сбей эту пыль, чтобы не мешала тебе идти дальше. Скучаю по тебе, по твоим плечам…» Далее три страницы всяких непотребств.
– Что, там еще и кровосмешение? – брезгливо скривился Благово.
– Да, Павел Афанасьевич. Брат и сестра Гаранжи состояли друг с другом в любовной связи.
– Фу! Ну и семейка…
– Следующее письмо – от начала января текущего года: «…Рад за тебя, что ты наконец решилась. Иди в Колючую балку[46] и найди там абхаза по имени Ираклий. Скажешь ему, что тебя прислал один покупатель из Телави – это пароль. Еще скажи, что тебе нужна перепелка, такая же вкусная, как в Ахалцихе. Тушка стоит двести рублей. Не жалей этих денег, отдай не торгуясь. Все будет выглядеть как несчастный случай. Помни: готовить дичь ему и себе надо в разной посуде, но потом свою сковороду помыть! Будто бы все жарилось вместе. Когда выложишь перепелов на тарелки, добавь в свою несколько ложек подливки из ядовитой порции. Не бойся – тебя только стошнит, хотя и сильно. Так надо, чтобы полиция не догадалась. И не забудь сжечь это мое письмо!» Вот. И далее: «Дела мои здесь потихоньку налаживаются. Чую, не зря я привез с собой пару перепелов от Ираклия, про запас – скоро они могут пригодиться. Пока они лежат, помеченные, у Ваньки на погребе, вместе с обычными птицами; обычных мы потихоньку подъедаем. Черт, денег совсем нет! Так вот, здесь отыскалась одна дура, жена местного богача Бурмистрова. Эта толстая корова влюбилась в меня без памяти и готова теперь уже на все. Боже, как противно заниматься с нею любовью… Но можно взять миллион, а то и больше! Сначала его, а на ней женюсь. Потом переедем в Москву, затеряемся там, а по прошествии времени я прикачу к тебе богатым
