Затем Милотворский лично собрал, по подсказке Благово, целую корзину капринусов на навозной куче в конюшне конно-полицейской команды. Помещение отапливали, поэтому капринусы водились там круглый год. Грибы оказались вовсе не белыми и лохматыми, как описывал коллежский советник, а серыми, с коричневыми пятнами на верхушке шляпки. Сама шляпка была с бурыми чешуйками, сначала яйцевидная, а внизу колокольчатая, с расщепленными краями. Доктор объяснил помогавшему ему Лыкову, что это – серые капринусы, а есть еще белые и мерцающие.
Грибы оказались очень хрупкими, их пришлось переложить из корзины в мягкую кошму. Иван Александрович пожарил их в неглубокой сковороде, постоянно перемешивая, а полученное истолок в фарфоровой ступке в порошок. Препарат был готов.
Сложнее оказалось добиться согласия начальства. Как и ожидалось, полицмейстер Каргер проводить операцию категорически запретил. Тогда Благово, взяв с собой Лыкова, отправился к вице-губернатору Всеволожскому.
Андрей Никитич Всеволожский, один из богатейших людей империи, служил по убеждению, а не за пенсию. Имея золотые рудники, железоделательные заводы и доходные дома в обеих столицах, он мог поэтому позволить себе многое, если считал это полезным для дела. Приехав в Нижний Новгород пять лет назад в скромном чине надворного советника, теперь Всеволожский был уже партикулярным генералом с тремя орденами и только что получил камерегера. Благово Андрей Никитич уважал и ценил еще с 1876 года, когда они вместе раскрыли громадную преступную организацию конокрадов в центральных губерниях. Эта организация похищала в год до пяти тысяч лошадей! Благово, вытащивший все расследование на своих плечах и неоднократно рисковавший при этом жизнью, впал из-за своего независимого характера в немилость у министра внутренних дел Тимашева. Этим пытался воспользоваться недолюбливавший Павла Афанасьевича губернатор Кутайсов. От серьезных неприятностей Благово тогда спас именно Всеволожский – богач, потомок Рюриковичей и сын гофмейстера двора Его Императорского Величества.
С Лыковым же вице-губернатора связывали совершенно дружеские отношения. В турецкую войну оба они находились на кавказском фронте: Алексей – вольноопределяющимся, а Андрей Никитич – уполномоченным Общества попечения о раненых и больных воинах. Лыков с пробитым легким умирал в 36 -м военно-временном лазарете, когда его увидел приехавший с ревизией Всеволожский. Узнав, что молодой солдат – нижегородец, вице-губернатор (он оставался в этой должности и на войне) взял его в свою коляску и успел счастливо довезти до тылового хорошего госпиталя, чем спас Лыкову жизнь. Через два года в Нижнем они познакомились заново: второй человек в губернии и второй человек в сыске. Вспомнили ту военную историю и подружились, невзирая на разницу в возрасте и чинах. С тех пор, если Благово требовалась помощь «наверху», он ходил именно к Всеволожскому, и всегда со своим помощником.
Сейчас вице-губернатор внимательно слушал Благово, все более изумляясь его предложению. Затем молчал с минуту, разглядывая обоих сыщиков так, словно видел их впервые. Наконец произнес:
– Стало быть, вы хотите, чтобы я форменным образом разрешил вам отравить женщину? Желательно не до смерти…
– Так точно, ваше превосходительство! – несколько по-шутовски ответил Лыков, но Всеволожский тона не поддержал.
– Есть вероятность, что Киенкова умрет от вашего опыта?
– Есть. Незначительная, на наш взгляд, но… Она может умереть не от отравления, а от страха, – честно ответил Благово.
– Но иного способа раскрыть это преступление вы не видите?
– Андрей Никитич. Если бы я мог поймать убийц, не подвергая при этом риску жизнь человека, я, безусловно, так бы сделал. Я пытался. Проповедь уважаемого протоиерея, и та не помогла! За ее же душу, в конце концов, боремся.
– Она не хочет спастись сама, а вы за нее боретесь… Нельзя снимать со взрослого человека, христианина, ответственность за собственный выбор.
– Нельзя, – согласился коллежский советник. – Но и подавать обывателям пример безнаказанного преступления тоже опасно. Особенно у нас в России.
– Теперь моя очередь с вами согласиться. Я вообще имею очень дурные предчувствия относительно нашего будущего…
– Я тоже.
– …И потому приказываю: преступников поймать и примерно наказать. Ваш эксперимент разрешаю. А чтобы вам не одному потом отдуваться, Павел Афанасьевич, если вдруг случится беда, то в день проведения операции я буду находиться на квартире макарьевского исправника. Ответим вместе.
Так штабс-капитан Мрозовский получил сразу двух гостей: одного полицейского доктора и одного вице-губернатора.
Опыт прошел быстро и без накладок. Агент Девяткин, загримированный мужиком, отпер отмычкой дверь в лавку Киенковой, когда она вместе с теткой была на литургии. Прокрался наверх, отыскал на кухне горшок со щами и высыпал в него пригоршню толченого навозника. Затем подбросил в нужной чулан пузырек с надписью «ядовито» и ушел, никем не замеченный. И через час после возвращения женщин домой началась суматоха…
Милотворский, как и обещал, оказался у кухарки раньше всех, причем со своим чемоданчиком. Якобы случайно он болтался в это время на улице. Увидев бегущую перепуганную женщину, полюбопытствовал, что случилось, сказал: «Как кстати! Я же доктор» – и пошел откачивать несчастную лжесвидетельницу. Он же подтвердил потом, что риска для жизни Киенковой не было – Благово рассчитал все верно.
Всеволожский во время операции, нервничая, таился на квартире исправника, а сам Павел Афанасьевич в Лысково не поехал. Он тоже переживал, но крепился и сидел в кабинете, дожидаясь вестей.
К вечеру доктор с вице-губернатором вернулись и сразу поспешили на второй этаж управления полиции. Ворвались с криками: «Жива!» Благово облегченно вздохнул, хлопнул коньяку и снова принялся ждать, но уже саму жертву опыта.
В одиннадцать часов дополудни следующего утра ему доложили: мещанка Киенкова просится на прием.
Евдокия вошла, замотанная в платок по самые глаза. То, что не удалось спрятать, действительно представляло собой жуткое зрелище. Кожа у кухарки была ядовито-свекольного цвета, а кончик носа и мочки ушей – молочно-белые… Б-р-р! Смущенная и испуганная одновременно, Киенкова бросилась начальнику сыскной полиции в ноги:
– Ваше высокоблагородие! Спасите дуру неразумную, что вас не послушалась! У-у-у-у!
– Евдокия! Что это у тебя с лицом? Ну и вид…
– Убить хотел меня, аспид; Бог спас, дохтура послал в смертельный момент!
– Кто аспид?
– Он, господин поручик Гаранжи. Говорили вы мне, ваше высокоблагородие, что не дадут они мне покою, а я не поверила, на деньги позарилась. А ведь на тех деньгах взаправду кровь! Вот…
Кухарка порылась в сумке и выложила на стол Благово пузырек с надписью «ядовито».
– Что это? Склянка какая-то…
– Это они выбросили, которые поручик Гаранжи. Вчерась, когда мы с теткой были у обедни, пролезли они ко мне в дом и вылили яду во щи. Как я Богу душу не отдала? Видно, сподобил он мне жить, чтобы я правду всю рассказала про тот вечер, когда Иван Михайлович померли.
– Теперь понимаю! Тебя хотели отравить? А помнишь ли, как я тебя предупреждал? Чего же теперь ты хочешь?
– Арестуйте их, ваше высокоблагородие!
– За что? Ты же говорила – они не виноватые…
– Простите жадную дуру! Я все-все расскажу. Вы и так это знаете: сами рассказывали мне, как подстроили Гаранжи с Анастасией Павловной отравление ее супруга. Так оно и происходило. Дичь привез поручик, три тушки, и у одной из них на ноге была привязана красная веревочка. Анастасия Павловна велела мне жарить ее отдельно от двух других перепелов, в особой посуде. И очень боялась, что я перепутаю. Опосля сама выложила дичь на тарелки. Притом велела мне заправить во все три порции подливку из той именно утятницы, в которой жарилась помеченная тушка! И унесла в столовую… Что там
