Яшкин повернул ключ зажигания.
Еще километр — и белорусская таможня. Над вагончиком — печально обвисший флаг. Дальше — деревья, тучи и горизонт. Руки дрожали, на лбу выступили крупные капли пота, и Моленков ничего не мог с этим поделать. Вытащив из кармана носовой платок, он вытер лицо и шею, потом смял платок и сжал пальцы в кулак. Не помогло. Они пересекли едва заметную на асфальте белую линию и остановились.
— Что ты знаешь об этой проклятой стране?
Яшкин пожал плечами.
— Немного. Знаю, что когда два парня, участвовавших в международном соревновании по воздухоплаванию, сбились с курса и оказались над Белоруссией, их шары расстреляли боевые вертолеты. Оба погибли. Дипломаты от Соединенных Штатов и Европейского союза уехали из страны из-за постоянного давления и запугивания. Здесь убивают журналистов, бросают в тюрьму оппозиционеров. Власти ведут словесную войну с Москвой и Вашингтоном. Это государство, где до сих пор бродит тень Сталина. Здесь правит один человек. Экономика в состоянии стагнации. Никто не любит Беларусь, а ей на всех наплевать.[4]
— И им это нравится?
— Особенно ветеранам вроде нас с тобой.
Свет никак не менялся на зеленый, и опущенный шлагбаум никак не поднимался. Наконец из вагончика кто-то вышел и махнул им рукой — проезжайте.
— Видишь, Моленков? Здесь ни черта никто не работает. Детекторы радиоактивности? Какие, к дьяволу, детекторы! Разве свиньи летают?
К машине подошел человек в форме. Моленков неуклюже сполз с сиденья, вышел из машины и медленно выпрямился. Медали звякнули. Таможенник неторопливо обошел «полонез», остановился у заднего колеса, наклонился к окну. Моленков протянул паспорта, но произнести речь о братстве двух народов и встрече ветеранов-однополчан в Минске не успел.
— Что везете? Есть ли запрещенные предметы?
Моленкова снова пробил пот.
Она похвалила сад. Отметила со вкусом подобранные обои. Восхитилась стилем прически миссис Лавинии Лоусон. Ее пригласили в кухню и угостили чаем, а она приятно удивилась цветочному дизайну чашки. Ничего особенного, просто применила на практике то, чему учили инструктора.
Должно быть, она слушала их внимательно и что-то усвоила, потому что в противном случае ее вряд ли пустили бы дальше крылечка. Но победа мало что для нее значила.
— Спасибо, что согласились со мной встретиться, — сказала Элисон.
Жена Кристофера Лоусона поднялась, чтобы помыть посуду.
— Я вам очень признательна. Понимаю, мой визит некстати…
Хозяйка повернула к ней ухоженную головку. За мозаичным стеклом виднелся ухоженный сад, довольно большой для скромного домика в юго-западном пригороде Лондона.
— Меня никто сюда не посылал, и я никого в известность не ставила. Мой начальник, наверно, расшумится, если узнает, что я у вас побывала. Мне хотелось бы объяснить, зачем я здесь. У вас три варианта, миссис Лоусон. Вы можете попросить меня уйти, и я уйду. Можете позвонить мне на службу или в офис вашего мужа, и меня уволят в самое ближайшее время. А можете поговорить со мной, и я вас выслушаю. Видите ли, у меня проблема.
Тарелки, чашки и бокал были вытерты и заняли свои места в буфете, но при этом миссис Лоусон почти не сводила глаз с гостьи.
— Я не занимаю никакой важной должности, выполняю скучную работу и в настоящее время поддерживаю связь между своей службой и службой вашего мужа. Некоторое время назад мне поручили передать ему кое-какую информацию — я не хочу останавливаться на деталях, — и мы встретились в дождь, неподалеку от набережной. Нужды в том не было, но я назвала ему имя работающего под прикрытием полицейского, занятого важным расследованием и подобравшегося близко к главной цели. Подумала, что это может помочь вашему мужу Мистер Лоусон сказал, что речь идет об угрозе государству, и я решила, что будет правильно назвать имя нашего агента. У нас о вашем муже отзываются не слишком хорошо. Я объясняла такое отношение обычной мужской завистью, но потом побывала у него на службе и услышала то же самое. Мистера Лоусона характеризуют как человека эгоистичного, крайне самоуверенного, беззастенчиво использующего людей ради достижения своих целей. Миссис Лоусон, я вверила вашему мужу судьбу человека и теперь не могу отделаться от сомнений. Что если я поступила неправильно? Вы, разумеется, ничем мне не обязаны и можете указать на дверь и сломать мою карьеру. А можете поговорить со мной.
Готовясь к встрече, Элисон выбрала стиль уличного подростка: коротко подстриженные темные волосы, никакой косметики, никаких украшений. Она даже отказалась от сережек. Искренность и простота стали ее девизом. Обычно это срабатывало.
— Вам известно, чем я занимаюсь? — спросила хозяйка.
Еще одно оружие — честность и прямота.
— Прежде чем прийти к вам, я заглянула в личное дело. Вы ведь помогаете жертвам насилия, да?
— Наши улицы захлестнула волна преступности.
— Да.
— Денег не хватает, ресурсы недостаточны, а число пострадавших постоянно растет.
— Понимаю.
Ей предложили еще кофе, и она не стала отказываться. Супруга мистера Лоусона оставила на краю раковины посудное полотенце, вернулась к столу, села напротив Элисон и отодвинула свежую, но еще не раскрытую газету.
— Что ж, моя милая, я действительно могу выставить вас за дверь и сломать вашу карьеру. Вы ведь не бывали здесь прежде?
— Нет.
— Тогда слушайте.
И Элисон слушала. Она умела слушать, могла подтолкнуть собеседника к откровенности одним лишь взглядом невинных глаз.
— Пять дней в неделю я выхожу из дому в семь часов утра и возвращаюсь в семь часов вечера. Вам повезло застать меня сегодня. Я почувствовала себя не очень хорошо — наверно, простудилась — и осталась дома. По выходным я занимаюсь документацией, проверяю счета, читаю отчеты. Понимаете ли, мы ведь фактически и не живем вместе. Да, мы обитаем под одной крышей, спим в одной постели, едим за одним столом, но на разговоры у меня уже не хватает сил. Он сам готовит себе завтрак, я готовлю ужин и решаю кроссворд, он — какую-нибудь головоломку. Перед сном мы читаем — недолго, минут десять — и засыпаем. Утром идем к одному и тому же поезду. Идем вместе и обычно всегда спешим. Он никогда не возвращается домой раньше меня. Вы понимаете, что это за жизнь? Мы всего лишь бываем рядом.
Когда-то нас связывал сын. Теперь уже не связывает. Он во Вьетнаме, в районе Плейку, помогает местным компаниям наладить производство строительных материалов, которые можно было бы продавать в Европу. Он не приезжал домой уже два года и в последний свой приезд они с отцом не обменялись друг с другом ни словом. Откровенно говоря, я тоже давно с ним не разговаривала. У нас нет общих увлечений — у меня на них просто не хватает времени. Раньше мы вместе отдыхали, теперь — нет. Я езжу в Италию и Францию, где беру уроки живописи. Он — когда им удается выставить его в отпуск — отправляется в Западные графства, ходит по деревням, отыскивает церкви четырнадцатого и пятнадцатого веков, останавливается в дешевых пансионатах. Кристофер живет ради работы.
Он — одержимый. Все остальное не имеет для него никакого значения. Думаю — сам он никогда не признается, — Кристофер рос в одной из тех военных семей, где проявление чувств не одобряется, потом попал в интернат и университет. Мы познакомились в Оксфорде, где у него, кстати, дела шли совсем неплохо, а по окончании его завербовали в секретную службу по рекомендации кого-то из старых знакомых. Кристофер из тех людей, которые считают, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Это противно его натуре. Установив однажды такие стандарты, он до сих пор их придерживается, а
