Не успев подумать, что наконец она может излить душу Джерри, Изабель вдруг осознала, что над ее будущим и самой жизнью нависла угроза.
Она любит Джерри, он любит ее. И она всегда надеялась, что со временем он сделает ей предложение.
Но не теперь. Не с этой страшной наследственностью.
Позвонили в дверь. Изабель сама удивилась, что мгновенно отринула мрачные мысли и радостно рассмеялась. Как же она ему рада!
Джерри принес бутылку томатного соуса и букет роз, но самое главное — при нем было его неизменное чувство юмора.
Изабель порывисто бросилась ему на шею.
Он улыбнулся.
— Сейчас выйду и снова войду — чтобы ты меня еще раз обняла.
— Не глупи, — пожурила она. — Лучше садись. Я тебя сейчас огорошу.
— А где Рей?
Она протянула ему записку и, пока тот читал, следила за его лицом. Джерри был явно растроган.
— Да, нелегко ему это далось. Все-таки он прекрасный мужик! Ты должна им очень гордиться.
Похвала в адрес отца, сочувствие, с каким она была высказана, произвели неожиданный эффект. Изабель разрыдалась.
— Айза, в чем дело?
— Я только что узнала, что он мне не отец.
— Как это?
Собравшись с силами, Изабель рассказала все. Что ее отец, оказывается, Эдмундо Циммер. А Рей, оказывается, нет.
— Знаешь что? — задумчиво резюмировал Джерри. — Тот факт, что он об этом даже не догадывается, придает его поступку еще больше благородства.
В тот момент Изабель не нашла в себе смелости признаться в тяжкой болезни Эдмундо. Возможно, ею двигал эгоизм — сегодня, как никогда, она не хотела оттолкнуть от себя Джерри этим страшным известием.
— Как ты думаешь, я сумасшедшая, что разозлилась на маму за то, что она меня родила? — спросила она.
— Хороший вопрос… — задумался Джерри. — По правде говоря, я ей за это благодарен. — Он взял ее руки и нежно стиснул в ладонях.
«Ты еще не знаешь самого страшного», — с горечью подумала Изабель.
К середине застолья — вероятно, под действием вина — оба расслабились и смогли наконец сменить тему. До этого разговор то и дело возвращался к родителям, наследственности, верности.
Было уже поздно. Обычно в это время Джерри откланивался.
Он встал, подошел к Изабель и обнял за плечи.
Они поцеловались. Потом он нежно произнес:
— Изабель, ты помнишь, когда твой папа заболел, я тут ночевал с тобой? Спал на диване.
— Конечно, помню.
— Если ты не против, я бы снова хотел остаться. Но на этот раз — в твоей постели.
Глаза их встретились. Без малейших колебаний или страха Изабель тихо ответила:
— Джерри, я тоже этого очень хочу.
58
Адам
В каком-то смысле болезнь Альцгеймера сродни мукам утопленника. Только-только потеряешь сознание — и тебя опять выталкивает вода, будто желая напомнить о страшной действительности. Это продолжается снова и снова. Всякий раз — как очередное напоминание о том, что ты еще жив. Пока жив.
Парадоксально, но больной сильнее страдает в начале заболевания, когда периоды ясного сознания еще довольно продолжительны. В конце болезни больше страдают окружающие. Они понимают, что если для жизни он еще не совсем потерян, то для них — навсегда.
Но даже когда свет еще не погас окончательно, приходится пройти через бесконечную череду унизительных ситуаций.
Когда у Адама стали отбирать водительские права, он устроил настоящий бой, хватаясь за этот призрачный символ самостоятельности.
Поскольку теперь на Аню легла огромная нагрузка по обеспечению безопасности Адама, она наняла сиделку — могучего темнокожего медбрата по имени Терри Уолтерс, с большим опытом ухода именно за такими больными.
Вдобавок к обширным навыкам, он еще обладал и завидным добродушием, и трудно было сказать, что больше привлекало в нем Аню, когда она его нанимала.
По мере развития болезни Адам все больше впадал в депрессию и сонливость, но Терри убедил его не отказываться от утренних пробежек, а сам неизменно шагал рядом, готовый в любой момент подхватить оступившегося пациента.
С появлением сиделки Ане стало намного легче вести те две жизни, которыми она теперь жила — свою и Адама. Она каждый день ходила в лабораторию, где собирала полученные в ходе экспериментов данные, с тем чтобы вечером дома попытаться свести их воедино. Коллегам она объясняла, что заведующий лабораторией схватил в поездке неведомый вирус и никак от него не оправится.
В минуты просветления Адам делал пометки на полях отчетов, и Аня ревностно следила, чтобы его замечания потом были учтены. Если же разум его находился в тумане, что теперь случалось все чаще, то она делала вид, что беседует с ним. Когда же в ответ на ее вопросы и замечания относительно работы Адам лишь упирался в нее бессмысленным стеклянным взором, она пыталась представить себе, что бы на это сказал или сделал прежний Адам, и потом передавала «его» мнение сослуживцам.
За то относительно недолгое время, что они прожили вместе, они научились думать как один человек — что давало Ане смелость вторгаться в сферы, к которым прежде она бы и подойти не осмелилась.
Не сказать правду Прескоту Мейсону она не могла. Тот был потрясен до глубины души. Наверное, за его лощеной внешностью на самом деле скрывался душевный и отзывчивый человек.
Он даже заявил, что на их месте продолжил бы начатые исследования, поскольку он глубоко верит в их успех.
Но, оставаясь прагматиком, Мейсон решил, что в новых трагических обстоятельствах сроки работ необходимо пересмотреть. До сих пор он сохранял сдержанность и особенно не напирал, будучи уверенным, что года за три, за четыре результат будет получен. Но после всего, что он сейчас узнал, стало ясно: надо поспешать.
В некоторых областях Аня была незаменима. В мире все шире применялось лечение бесплодия по методу Адама, его эффективность все больше подтверждалась, и со всех сторон раздавались просьбы об интервью. Естественно, подпускать к Адаму прессу, зная его состояние, было крайне опасно.
Нужные газеты Мейсон быстренько убедил, что по всем интересующим вопросам можно побеседовать с женой, чья роль в открытии профессора Куперсмита не ограничивалась скромным присутствием где-то в сторонке, а была вполне сопоставима с ролью ее мужа, поскольку они вместе осваивали эту
Аня никому не признавалась, но она с тоской ждала тех, раз от разу все более быстротечных, минут, когда Адам становился самим собой. Это было похоже на кратковременное, минут на пятнадцать,
