— Прошу прощения, — деликатно возразил Реймонд, — но не кажется ли тебе, что она еще мала, чтобы самой ехать на автобусе в такую даль? И даже лететь на самолете?
Мюриэл горестно улыбнулась.
— Да, Рей, в том-то вся и ирония. И ты, пожалуй, прав. Но, к счастью, у Питера уже есть права, и, если ты не против, он отвезет сестру туда и обратно.
— За один день доедем, легко! — похвалился Питер. — Но не бойтесь, скорость превышать не стану!
Все глаза устремились на Рея. Тот понял, что придется подчиниться желанию большинства. Даже ему было видно, что Изабель хочет поехать.
— А когда… церемония?
— Ну, особых торжеств мы не планируем, — ответила Мюриэл. — Сходим зарегистрируемся, а потом небольшой компанией отметим это дело. Если тебе так будет легче, я готова назначить все на первую половину дня. А Изабель сможет прилететь первым самолетом.
— Да, да, конечно, — сдался Реймонд. — Есть восьмичасовой рейс из Окленда, я с удовольствием отвезу ее в аэропорт. А к ужину она уже вернется.
Изабель хотела было возразить, что охотно проведет с матерью и братом вечер и вернется утром, но решила, что уговорит отца позже.
Если сможет.
Вернувшись в Сан-Диего, Мюриэл не стала терять времени и сразу принялась за организацию свадьбы. Уже через две недели Изабель, в воздушном розовом платье, которое они с мамой купили в Беркли, стояла рядом с Питером и слушала, как ее мать объявляют женой мистера Эдмундо Циммера.
Рядом с женихом стояли двое его детей — тридцатилетняя дочь и ее старший брат. Доротея и Франциско прилетели из Аргентины, чтобы поздравить отца с новым браком, а также выступить в роли официальных свидетелей.
После короткой церемонии все шестеро отпраздновали событие в отдельном кабинете факультетского клуба, где им были предложены напитки и легкая, но изысканная закуска сообразно случаю.
Молодые пребывали в приподнятом настроении. Особенно всех тронул приезд Изабель. После тоста за новобрачных Эдмундо поднял бокал и предложил выпить за «выдающуюся юную леди, проделавшую долгий путь, чтобы разделить с нами этот счастливый миг».
Изабель смутилась, тем более что дети самого Эдмундо проделали куда более долгий путь. Но вскоре подпала под обаяние отчима, с неподдельной любовью глядевшего на ее маму.
На вечер был назначен прием в более широком составе. Планировалось, что на нем будут играть многие музыканты оркестра. Ожидался даже духовой квинтет.
— Как жаль, что ты не можешь остаться, — посетовал Эдмундо. — Я так хотел послушать, как ты играешь на скрипке.
— Не много потеряете. Я в последнее время почти не упражнялась.
— Ну, не скромничай, — галантно возразил отчим. — Мюриэл мне рассказывала, как у тебя скрипка в руках поет. Обещай, что на Рождество опять приедешь и скрипку привезешь.
Изабель была так очарована этим человеком, что твердо решила выбить из Реймонда разрешение навестить маму с семьей на Рождество.
Самолет приземлился в Окленде в начале десятого. Изабель шла навстречу ожидавшему ее с распростертыми руками отцу, и ее вдруг охватила грусть.
Он был для нее всем. Или почти всем.
Но в жизни Реймонда да Коста не было места музыке.
29
Адам
Был канун Рождества, без двадцати двенадцать, когда Адам толкнул дверь палаты номер 608 в Массачусетской психиатрической клинике. Дородная медсестра, латиноамериканка по происхождению, ласковым голосом убаюкивала пациентку.
В первый момент Адам растерялся. Он понимал, что Ане сейчас больше всего требуется сон, но жаждал убедиться, что с ней все в порядке.
Адам молчал, но она каким-то образом уловила его появление и слабым голосом окликнула:
— Адам, это ты?
— Тише, Аня, тише. Тебе не надо волноваться.
— Хорошая шутка, — ответила она, с трудом ворочая языком. — Особенно после того, что я наделала. — Она с усилием повернула голову и посмотрела на него. — Не надо было тебе приезжать, — пролепетала она.
— Нет, надо, — возразил Адам. — Ты ведь и сама этого хотела.
Она не ответила. Было не ясно, соглашается она с ним или нет.
Адам смущенно повернулся к сестре:
— Вы можете идти, я один из ее лечащих врачей.
— Вот и чудесно, доктор, — кивнула женщина и деликатно удалилась.
Адам тут же занял кресло возле постели больной.
— Мне так стыдно, — хриплым голосом произнесла та. — Ничего у меня не получается, это у меня талант такой. Даже умереть толком не сумела.
Он в ужасе помотал головой.
— Зачем ты это с собой сделала? Мне казалось, нам с тобой так было хорошо вместе.
— Вот потому и сделала, Адам. Было Рождество, а я совсем одна. Мне так тебя не хватало! И одновременно я поняла, что мы никогда не сможем быть вместе.
— Но почему? — нежно произнес он.
— Потому что ты женат, — медленно ответила Аня. И с выражением добавила: — И у тебя есть ребенок. Да и вообще… лучше бы нам с тобой никогда не встречаться, ты бы был счастливее.
— Нет! — возмутился Адам. — Аня, ты — самое замечательное, что со мной когда-либо случалось. Ты мой самый большой подарок в жизни. Единственное, чего я по-настоящему хочу, это быть с тобой.
— Это неправильно, — твердила она.
— С каких это пор любовь стала подчиняться каким-то правилам? Ради бога, прекрати себя терзать.
— Ты не можешь меня любить, — прошептала она.
— Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул Адам.
С грустной улыбкой она ответила:
— Такое со мной впервые. Я никогда не испытывала такого счастья.
Ему захотелось прижать ее к себе и утешить, но она была слишком слаба и еще далека от выздоровления. Да и вообще, это же больница! А он — врач.
— Давай телевизор включим, — предложил он. — Еще застанем трансляцию рождественской мессы из Святого Патрика.
— Если хочешь… — неуверенно согласилась она.
Адам включил телевизор, и они стали смотреть. Он то и дело поглядывал на больную и все больше убеждался, что правильно рассчитал. В каком-то смысле размеренная служба отвлекла ее от горестных раздумий.
Потом он выключил телевизор и попытался уговорить ее заснуть. Аня, как ни странно, отчаянно сопротивлялась. Было видно, что желание говорить с ним сильнее ее физиологической потребности в сне.
Быстро близилось утро. Девятичасовой рейс на Торонто входил в число немногих, которые летали и по праздникам, и Адам понимал, что обязан попасть на него.
