— Да, не встречался.
— Если бы вы ее знали, то не задали бы этот вопрос.
— Почему?
Линдквист включил более низкую передачу и уставился на дорогу. Передними расстилалось нетронутое снежное поле. Колеса скользили на поворотах.
— Она не была частью того мира. И никогда не стремилась к этому.
— Какого мира?
— Вашего мира, полагаю.
Эллиот выдавил улыбку.
— Что вы имеете в виду?
— Критиков, ученых. Ее не интересовали все эти дебаты. О той школе или об этой. Ей не было ни малейшего дела до вашего эстетического мировоззрения.
Эллиот не стал спорить, хотя опыт говорил ему, что торговцы следят за тенденциями современного искусства точно так же и по тем же причинам, что брокеры — за тенденциями на фондовой бирже: ради прибыли. Они говорят языком модных критиков, получают от ста до трехсот процентов прибыли и живут в старинных домах в Челси. Мировоззрение тут ни при чем. С другой стороны, он уже не торговец.
— Так значит… Она никогда не говорила о своих работах? Ей нечего было о них сказать.
Линдквист барабанил пальцами по рулю.
— Время от времени ее припирали к стенке. Появлялись люди с камерами, микрофонами. Она всегда говорила, что их вопросы глупы и бессмысленны. Они уезжали, так ничего и не узнав.
— Не узнав о ней или о ее работах?
Линдквист не ответил. Они остановились у деревянных ворот, запертых на висячий замок. За густыми ветвями дома было не разглядеть.
— У меня в багажнике есть запасные ботинки, — сказал он. — Тут снегу намело. Лучше б вам переобуться.
Оставив машину у ворот, они двинулись по дорожке, петляющей между фруктовыми деревьями, схваченными морозом. Дом расположился на дальней стороне склона. Пробираясь через сугробы в ботинках, которые были ему велики на пару размеров, Эллиот высматривал детали: красная односкатная крыша с водостоком, часть деревянного балкона на втором этаже, каменная кладка, подпирающая кремовые стены, обшитые вагонкой. Дом побольше, чем у Линдквиста, но стоит дальше от дороги, словно избегая гостей. Эллиот ожидал увидеть нечто иное: белые оштукатуренные стены, классическую симметрию, декоративные сады, населенные статуями, — виллу на побережье Балтийского моря. Но никак не этот уединенный приют.
Линдквист нашарил в кармане ключи и, борясь с одышкой, открыл сперва один замок, потом другой. Притолока сплошь была покрыта зигзагообразной резьбой и стилизованными цветочными мотивами — азиатские, скифские узоры, вошедшие в моду у русских художников, когда Зоя была еще ребенком.
Линдквист плечом открыл дверь. Напротив была кухня, темная, с закрытыми ставнями, но безошибочно пахнущая несвежей пищей и жиром. Эллиот увидел несколько медных сковородок над плитой, старый холодильник пятидесятых годов, тяжелые дубовые буфеты с железными ручками, большой стол, испещренный ножевыми зарубками. Посреди стола нелепо стояла жестяная банка и лежал консервный нож.
Признаки жизни.
— Здесь до сих пор никого?..
Линдквист нашел выключатель. Над столом вспыхнула голая лампочка.
— А. Еще работает. Это хорошо.
Он закрыл дверь, снял перчатки и энергично потер руки. Завывания ветра стали тише. Эллиот слышал, как дом скрипит, словно галеон, плывущий по бурному морю.
— Когда его построили?
Линдквист поднялся по невысокой лестнице.
— Лет восемьдесят назад. Ремонт бы не помешал, но вы не беспокойтесь, стоит он крепко. Бумаги наверху.
Эллиот последовал за доктором в узкий коридор. Напротив лестницы лежал скатанный ковер. В стеклянной вазе у двери стояли пшеничные колосья и сухие цветы. Шаги эхом отражались от голых половиц.
— Полагаю, вы собираетесь продать его? — спросил Эллиот, стараясь поддержать беседу, пока они поднимались на следующий этаж.
Дом был пропитан влажным древесным запахом.
— Конечно. Весной. Как и все остальное. Мне надо заплатить налоги.
Посередине пролета висела икона. Четыре на четыре дюйма. Георгий Победоносец невозмутимо восседал на белом коне и пронзал змея длинным копьем, за плечами святого трепетал алый плащ с неровными краями. Стиль и сюжет принадлежали Новгородской школе конца XVII столетия, хотя эта копия была по меньшей мере на сто лет моложе.
— Так значит, вы ничего не сохраните?
Окна на лестничной площадке были закрыты ставнями. Летом здесь, должно быть, просторно и светло, но в пропахшей сыростью темноте это представлялось с трудом.
Линдквист остановился перед филенчатой дверью.
— Полагаю, вы считаете меня несентиментальным.
— Вовсе нет, я…
— Зоя лишь несколько лет назад решила оставить дом мне. Я уверен, вы уже слышали об этом, а если и нет, то скоро услышите.
Огромные глаза моргали. Похоже, Эллиот задел его за живое.
— То же и с картинами, — продолжал Линдквист. — Полагаю, Зоя собиралась раздать их близким друзьям и родственникам. Но вышло так, что она всех пережила. У нее не было детей, как вы знаете. — Он вздохнул и налег на дверь. — Печально, что в последние годы самым близким для нее человеком стал врач. А я не хочу все время печалиться. Я уважаю мадам Зою за ее доброту и благодарен ей. Но мне необязательно каждый день видеть ее картины, чтобы чтить ее память.
— Конечно, — произнес Эллиот. — Я понимаю.
Линдквист кивнул.
— Хорошо.
Он провел его в гостиную: мебель в чехлах, пианино, изразцовая печь.
Света не было. Линдквист открыл окна, доходящие до пола, и распахнул ставни. За ними виднелся балкон и серое море, едва различимое сквозь деревья. Где-то вдалеке кричали чайки. Из залива простирался водный путь до самого Санкт-Петербурга.
Здесь она, «Китайская принцесса в Париже», и висела обычно. Франческа, студентка факультета истории искусств, раскопала упоминание об этом и черно-белый фрагмент картины в «Вог» шестидесятых. Отсутствие записи об официальной продаже в галерее или аукционном доме говорило о том, что Зоя продала ее прямо со стены несколько лет спустя. Или подарила — миссис Ханне Эллиот, урожденной Карлсон.
Он осмотрел стены в поисках пятна и понял, что оно, вероятно, рядом с ним, где свет как будто ярче. Он стоял на том же месте, что и его мать за две недели до смерти.
Линдквист закрыл окна.
— Сюда. Все бумаги здесь.
За плечом Эллиота частично скрытый диваном стоял высокий книжный шкаф-бюро. Георгианской эпохи, с откидной доской, ящиками внизу и зеркальными створками наверху, серебряное покрытие которых, испещренное темными прожилками, давно потускнело. Он мог бы представлять ценность, если бы не очевидные следы повреждений и непрофессионального ремонта.
Линдквист выудил еще один ключ, маленький латунный.
— Нам пришлось долго искать его. Уже почти отчаялись.
Он отпер замки. Вокруг того, что на крышке, виднелись царапины, словно кто-то пытался взломать
