Его взгляд скользнул по мультяшному самолетику, который выделывал мертвые петли на ее мониторе.
— Нет. Нет, не очень. Я…
— Прекрасно. Можно я тогда посажу сюда человечка на вечер? — За его плечом возник выпускник- стажер, долговязый рыжий парень. — А то пара компьютеров вырубилась.
— Да-да, конечно. Легко.
Керстин встала, продолжая сжимать ручку портфеля. Его содержимое высыпалось на пол.
Ренберг хлопнул стажера по плечу.
— Давай, Матс. Вперед. — Он посмотрел на Керстин и нахмурился. — Знаешь, шла бы ты домой отдохнуть. У тебя усталый вид.
И он ушел, нарочито высоко поднимая ноги, чтобы не наступить на ее бумаги.
Она отправилась домой пешком, через полчаса села на автобус, потом прошла еще немного. Она шагала быстро, глаза ее слезились от ветра. Почему-то от движения к определенной цели становилось легче.
Керстин жила в Сольне, в нескольких милях к северу от центра города, на верхнем этаже многоквартирного дома с видом на железную дорогу. До него оставалось всего несколько сотен ярдов, она уже видела темную скошенную крышу с выводком телеантенн, когда остановилась как вкопанная. Она не может вернуться туда. Мысль была такой ясной, словно кто-то произнес ее вслух. Она не может сидеть там одна. Не сейчас. Ей показалось, что она сейчас упадет в обморок.
Кто-то треснул ее по локтю. Мужчина с пакетом, чертыхаясь, обогнул ее. Она представила лицо Никласа Ренберга, советующего ей отдохнуть. Но в последнее время у Керстин не получалось отдыхать. Она могла заснуть, лишь когда была физически вымотана. И даже тогда сны неизменно будили ее.
Две женщины на автобусной остановке старательно не смотрели в сторону Керстин. За ними висела реклама Национального музея. Сильвия сказала, они достали картины Корвин-Круковской из запасников и вернули на стены. Велись переговоры с «Буковски» о возможности аренды картин.
Керстин развернулась и пошла обратно. Она зашла в ближайшую аптеку на углу и выдала фармацевту в рецептурном отделе свою лучшую улыбку.
Он ухмыльнулся в ответ, щеки его порозовели. Ему было за пятьдесят, он носил парик, который мог бы кого-нибудь обмануть, если бы был седым, а не каштановым. Он спросил, что ей угодно.
— Не могу уснуть, — со вздохом пожаловалась она. — Как обычно.
Аптекарь сочувственно кивнул и достал из ящика маленькую упаковку «амитала».
— Знаете, строго говоря, вам надо бы получить новый… — Не договорив, он просто пожал плечами и протянул ей таблетки.
— Вообще-то, — сказала Керстин, — раз уж я здесь, возьму, пожалуй, две упаковки?
40
Вещи матери Пальмгрен хранил в кабинете аккуратно сложенными в коробки. Пожитки отца пылились на чердаке. Но руки его дрожали, когда он заправлял пленку, как будто он занимался чем-то плохим, играл с вещами, которые ему не принадлежат, а старик вот-вот вернется и застукает его.
Он заметил выражение лица Эллиота.
— Это нитропленка. Она очень горючая.
Они установили в мастерской «Патэ-Люкс» квадратный металлический проектор с одной катушкой над объективом и одной — под. Эллиоту он показался гибридом швейной машинки и мясорубки, но отец Пальмгрена с любовью ухаживал за аппаратом и смотрел на нем свои старые фильмы, когда весь мир давно уже перешел на другие форматы. Он поменял шнур и присоединил трансформатор, даже накупил запасных ламп, когда их грозили снять с производства.
Пленки они нашли в сундуке, который пришлось вскрывать гвоздодером. Их было около шестидесяти, этих черно-белых четырехминутных бобин в тонких картонных коробках. Но вот наконец они с Пальмгреном сидели в полумраке и смотрели, как размытые фигуры скользят по потрескавшимся белым стенам. Настроить резкость не получалось. Пальмгрен считал, что пленка усохла от времени и не держится в механизме. Он боялся, как бы она не застопорилась и не вспыхнула.
Они смотрели уже третью катушку. Пока никаких следов ни Зои, ни Моники. Эллиот начал сомневаться, что в тот день в студии вообще снимали кино. Возможно, отец Мартина просто позировал с новой камерой, но ничего не снимал. Возможно, у него не было пленки.
На улице качались и стонали деревья. Снова поднимался ветер.
Пленка издала громкий вибрирующий звук, подобно крыльям бабочки, бьющейся о стекло. Затем Эллиот увидел силуэт: женскую головку на фоне окна. Изображение съехало и слегка дрожало. Конус света неожиданно стал ярче.
Пальмгрен уставился на аппарат.
— Не нравится мне этот звук.
Эллиот наконец увидел лицо женщины. Это Моника. Волосы подстрижены короче, чем на фотографиях. От этого она кажется более хрупкой, более уязвимой. На ней жакет и юбка, изящный повседневный костюм для города. Она что-то сказала, засмеялась и направилась к камере нарочито вальяжной походкой, жеманно прижав пальчик к губам.
— Это ваша мать, верно?
Пальмгрен посмотрел на нее и сглотнул.
— Да, это она.
Моника исчезла в белой вспышке. Стена снова стала просто стеной, испещренной белыми пятнами.
— Пленка кончилась?
Пятна собирались, сливались в одно. Три бледных круга, свет отражается от стекла. Объектив. Мужчина в костюме стоит в тени, лицо его скрыто. И тут Эллиот понял: мужчина снимает свое отражение в большом зеркале, прижимая камеру к глазу.
— Это мой отец, — сообщил Пальмгрен. — Примерно в это время родилась моя сестра.
Пленка снова завибрировала.
— Надо бы дать проектору остыть, а то и до беды недалеко.
— Всего одну секунду.
Изображение исчезло из виду. Зеркало висело на двери шкафа. Напротив стояла Моника, но на этот раз она тоже держала камеру — фотокамеру.
Снимать снимающего. Средство как цель. Очень авангардно для того времени.
Это подтвердило его подозрения: фотографию в студии сделала Моника. Подруга — художница, муж — кинооператор.
Резкая смена кадров: неторопливая панорама озера, деревья гнутся под бесшумными порывами ветра.
— Это как раз здесь, — воодушевился Пальмгрен. — Это вид из спальни.
Листья тополя дрожали в солнечном свете.
— Он испытывает камеру. Проверяет ее возможности.
Смена кадров. Темнота. Крупный план Моники. Она отшатывается, усмехается, прижимая к губам медный ключ. Камера дергается вверх, следит, как Моника идет через лестничную площадку. Из открытых комнат льются потоки света.
Она подходит к двери, вставляет ключ в замочную скважину, распахивает дверь.
— Это студия, — произнес Пальмгрен. — В которой мы сейчас сидим.
Моника беседует с кем-то внутри, подняв ладонь, словно говоря оператору: жди меня здесь.
Изображение подрагивает. Мотор проектора издает короткий натужный звук.
