правящих кругах и в самой императорской семье это событие вызвало шок. Вот что писала 15 сентября Александру I его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна: «Москва взята. Это необъяснимо. Не забывайте Вашего решения: никакого мира, и тогда у Вас остается надежда восстановить Вашу честь…»
В три часа пополуночи 13 сентября 1812 года русская армия снялась с лагеря в Филях и начала свое отступление через Москву. Она отходила по Рязанской дороге. Следом за ней шла армия Наполеона. После того как она вышла к Дорогомиловской заставе, под стенами столицы послышалась перестрелка передовой французской цепи с казаками и уланами русского арьергарда, начальник которого, «крылатый» Милорадович, решил облегчить отступление последних русских отрядов и обозов
с жителями. Он объявил Мюрату, что если французы не приостановятся на время, то их встретит бой на штыках и ножах на каждой московской улице и в каждом доме. Мюрат согласился на перемирие до ночи, замедлил преследование русских, и перестрелка стихла. Последнюю русскую бригаду генерала Сикорского французы задержали на мосту при переправе через Яузу, но после непродолжительных переговоров начальник французских аванпостов генерал Себастьян открыл дорогу.
Печальную картину представляла собой древняя столица государства Российского, покидаемая армией и горожанами. Вот как описывал ее в своем романе «Сожженная Москва» Г. П. Данилевский: «Из опустелых переулков доносились дикие крики пьяной черни, разбивавшей брошенные лавки с красными и бакалейными товарами и кабаки. Испуганные, не успевшие уйти горожане прятались в подвалы и погреба, либо, выходя из ворот с иконами, кланялись, спрашивая встречных, наши ли победили или мы отступаем. Целые ряды домов по бульварам и вдоль болотистой речки Неглинной, у Кремля, стояли мрачно- безмолвные, с заколоченными ставнями и дверями». Когда фельдмаршал Кутузов въехал верхом в столицу, он сказал жителям, стоявшим у заставы: «Головой ручаюсь, что неприятель погибнет в Москве». Его слова стали пророческими.
Несмотря на то что эвакуация из города началась еще до принятия Кутузовым решения об отступлении, Растопчин не сумел вывезти из него многие ценности: золото и серебро в слитках с Монетного двора, святыни древнего Кремля и огромный оружейный арсенал из 75 тысяч ружей и 150 пушек, которые достались французам. Но самое интересное состоит в том, что по распоряжению генерал- губернатора был вывезен весь городской пожарный инвентарь. Для этого груза нашлись и лошади, и повозки. Что это: случайность или чей-то умысел?
Не оказалось транспортных средств и для эвакуации раненых солдат. В результате в опустошенной столице осталось до 22 тысяч человек, раненных при Бородино. Кутузов неоднократно молил градоначальника о выделении повозок, но тщетно – транспорта не было либо он прибывал слишком поздно. На самом Бородинском поле остались лежать тысячи искалеченных солдат, а при отступлении к Можайску их было около 10 тысяч. Жуткий факт приводит в своих воспоминаниях французский врач Де ла Флиз: в поле, примыкавшем к городским садам Можайска, возвышалась пирамида трупов – до 800 тел, – собранная по распоряжению коменданта города для сожжения. «Тут были русские и французы», – пишет он.
На Бородинском поле стоны вскоре утихли. Участник сражения Ф. Глинка писал: «В этом могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы». Когда по весне крестьяне из окрестных сел приступили к расчистке поля и попытались захоронить погибших, сделать это оказалось почти невозможно: тела солдат были закоченевшие, сцепленные друг с другом. Лишь небольшую часть погибших засыпали во рвах укреплений. В основном же рыли котлованы, разводили в них костры и, сгребая мертвых крюками, сжигали в братских могилах. По свидетельству А. И. Михайловского – Данилевского, адъютанта М. И. Кутузова, земля Бородинского поля приняла таким образом тела и пепел 58 521 человека! Да и лошадиных трупов насчитывалось 34 472. Такова обратная сторона Бородинского сражения… Не менее трагично сложилась и судьба 22 тысяч раненых, оставленных в Москве. Большинство из них умерло от отсутствия медицинской помощи, голода и холода или сгорело во время пожаров. А между тем, оставляя Москву, 2 сентября Кутузов приказал генералу Милорадовичу доставить французским войскам записку, подписанную дежурным генералом П. С. Кайсаровым. Она была адресована начальнику Главного штаба «великой армии» маршалу Л. Бертье. В ней помимо просьбы дать возможность русскому арьергарду беспрепятственно отступить из Москвы, говорилось о том, что «раненые – русские солдаты, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск». Но захватчикам, как оказалось, было не до этого…
Приход в Москву новых «хозяев»
В то время как «великая армия» во главе с Наполеоном стояла у стен русской столицы, среди простого люда распространялись самые невероятные слухи. Одни твердили, что Бонапарт «приходится потайным сыном покойной царицы Екатерины», которая отдала ему полцарства. Якобы его до поры до времени прятали, держали в чужих землях, а теперь выпустили. И пришел он ныне судить за своего брата Павла, царева отца. Другие утверждали, что пришел он освободить мужиков и отдать им землю, взять русский люд под свое крыло. В светских кругах Наполеона считали низменным и завистливым человеком, без тени величия, считали, что этот необразованный капрал лишь ругается как площадная торговка, любит рисоваться и притворяться. Ему чужды высокие движения сердца и узы крови, мораль и всякие приличия не для него. А другие видели в нем гения и баловня судьбы. Но все, без исключения, быстро поняли, что это «корсиканское чудовище» является олицетворением насилия, жестокости и потоков пролитой крови.
Среди французов также велись разговоры, но совсем другого толка. Они были горды Наполеоном и уже представляли себе, как он явится в ореоле небывалой славы в одеянии древних русских царей. Россия представлялась им страной рабов, над которой довлел рок. И вот пришел великий человек, который освободит рабов, устроит Петербургское, Смоленское и Виленское герцогства, возродит Польшу. В России появятся новые вице-короли и герцоги, он раздаст губернии своим маршалам и генералам, а Польшу отдаст своему брату Жерому. Многие заблуждались насчет величия Наполеона, представляя его рыцарем. Ходили упорные слухи о том, что взята Рига, а войска Макдональда уже в Петербурге. При этом знающие люди намекали: уже выпущено на миллионы фальшивых ассигнаций, найдут нового самозванца – и конец России…
В два часа дня 13 сентября 1812 года французская армия взошла на последнюю возвышенность – Поклонную гору, прилегающую к Москве и господствующую над ней. На этом месте русские люди испокон веков при виде столицы крестились и клали земные поклоны. Теперь здесь стояли французы, и вид огромного города, сверкавшего золотыми куполами в солнечных лучах и расцвеченного разноцветными красками, поразил их воображение. Сам Наполеон на подходе к Москве, стоя на Поклонной горе с надменным видом победителя, как всегда произнес с присущей ему напыщенностью слова, ставшие крылатыми: «Бутылка откупорена, вино должно быть выпито!» Но императору было над чем задуматься: перед ним была его заветная цель – Москва, но большой радости он почему-то не испытывал. Как полководца его тревожило то, что он не смог разгромить и уничтожить русскую армию, она лишь отошла в глубь страны и нависла над французами, как домоклов меч. С другой стороны, в стенах русской столицы он видел все свои надежды на уплату военных издержек, на выгодный мир и, конечно же, на бессмертную славу. Пристально вглядываясь в ворота Москвы, он с нетерпением ожидал, когда они откроются и появится депутация, которая повергнет к его стопам город со всеми его богатствами, знатным дворянством и всем населением. Только тогда его неполная победа на Москве-реке (так французы называли Бородинскую битву) станет его величием и превратится в самое главное из всех воинских достижений.
Ожидание русской депутации оказалось напрасным.
Наполеона начало одолевать беспокойство. Он видел, как передовые части Понятовского и принца Евгения Богарне подступили к городу. Затем Наполеону донесли, что от генерала Милорадовича явился русский офицер, тот самый, который предупредил французов, чтобы они дали возможность отступить русскому арьергарду, иначе Москва будет подожжена. Император дал свое согласие и продолжал еще в течение двух часов ждать депутацию с ключами от города. Однако Москва, несмотря на блеск куполов, выглядела угрюмой, безмолвной и словно вымершей. Именно такой она и оказалась на самом деле – вскоре
