остановилось — для всех, кроме Сухова.
— Может, хватит дурью маяться? — осведомился отец. — Я позволил тебе воздух сотрясать, потому как бесполезно объяснять дураку. Чтобы дурак понял, что перед ним каменная стена, а не картонка, он непременно должен себе лоб расшибить. Убедился, что «Котлин» поимели? Успокоишься теперь-то? Или снова будешь пробовать?
Петр Сухов в сердцах плюнул под ноги. Плевок остался висеть над полом. Военмор достал из кармана носовой платок и убрал слюну — нехорошо мусорить на корабле. И только тут заметил, что сам ходит по командной рубке, не касаясь подошвами титанитовых плит, которыми устлан ее пол. Хорошо хоть воздухом по-прежнему можно дышать.
Капитан третьего ранга снова уселся в командирское кресло — вернее, завис над ним.
— Если вы, сукины дети, всемогущи и можете управлять временем, что вам мешает вышибить из меня дух? — спросил Петр у Сухова-старшего.
— Хоти мы твоей смерти, ты был бы мертв еще тогда, на «Джанкое».
— Ну ладно… Что вам от меня надо?
— Тебя хотят кое-чему научить, сынок. Ты не против?
— Кто?
— Да эти… типы, — усмехнулся Сухов-старший.
— И чему же?
— Не сказали. Вроде как сюрприз.
— Детский сад какой-то…
«Что толку допытываться, если они все равно сделают то, что хотят? — подумал Петр. — Из упрямства? Просто я не могу сдаваться без боя. А как сражаться в нынешней ситуации? Как им нагадить? Пустить пулю в лоб? И кому от этого будет хуже?»
— Поехали, — едва слышно прошептал Иван Иванович и сгинул.
Капитан третьего ранга непостижимым образом покинул корабль. И в своем мягком скафандре с откинутым капюшоном он летел над хаарской планетой. Сухов глядел на несущуюся внизу поверхность, словно сквозь прозрачную стену — встречный ветер не хлестал ему в лицо, ледяной воздух стратосферы не морозил гортань и легкие.
Мелькали пейзажи — один причудливее другого. Проплыло скалистое плато, тут и там иссверленное большущими воронками сине-стального цвета. Зачем сверлили? Что это за сооружения? Жерла пушек, нацеленных в зенит, или тщательно раскрашенные воронки от упавших ракет?
Воронки порой плевались в небо розовой жижей. Сотни тонн чего-то похожего на йогурт превращались в вышине в узорчатые хлопья, которые парили, медленно опускаясь на землю. У самой земли хлопья взрывались и горелыми, черными ошметками осыпались на скальный грунт.
Скалы закончились, на смену им пришли бескрайние заросли кустарника. Темно-коричневые ветки сплелись в непроходимую чащу. И сквозь эти кусты проросли тысячи тонких бирюзовых колонн с синими воронками на вершинах.
Вот из этих воронок йогурт в небеса не вылетал. Для чего они? Дождь собирают? Слушают Глас Неба?
Колонны раскачивались от ветра. Казалось, что из густого, потемневшего от засухи мха торчат синие сыроежки на длинных ножках. Но Петр уже понял, какого размера эти «грибочки». До сотни метров высотой. Солидно…
Потом заросли оборвались, и в поле зрения попали круги. Огромные, аккуратно прочерченные круги с ровной поверхностью. Они были тесно уставлены лимонно-желтыми объектами, которые больше всего напоминали красивые, но малосъедобные ханьские груши. Размером «груши» были поменьше ворончатых колонн — метров по пятьдесят-шестьдесят в высоту. Время от времени они резко вздрагивали, будто скрытые под скорлупой детеныши толкали изнутри ногами, били клювами, но вылупиться пока не могли.
Между кругами росла пушистая трава — бордовая с сероватыми верхушками. Трава метров пяти в высоту. В ней паслись оранжево-синие гусеницы с массивными черными головами. Они все время что-то жрали. По крайней мере, Сухову поначалу виделось именно так. Но вскоре он понял, что эти медлительные существа вроде бы расчесывают шерсть. Трава оказалась исполинской шерстью. И вся холмистая равнина, над которой он пролетал, — одно колоссальное живое существо. Тогда выходит, что с помощью «груш» хаарцы то ли кормили этого монстра, то ли, напротив, — доили. А может, они брали у монстра анализы. Или все три дела разом.
Неожиданно Петр осознал, что ощущает запахи. Хаарская планета пахла. Каждый ее участок пах по- разному, но всегда непривычно. Синие воронки испускали сильный запах корицы, смешанной с канифолью, «груши» нестерпимо воняли тухлыми боровиками, но сквозь эту удушливую вонь с порывами ветра просачивались ароматы цветущего жасмина и подсыхающей персидской сирени. От гусениц несло машинным маслом и молочной отрыжкой насытившегося младенца, а травяная шерсть каждой шерстинкой-стебельком источала сложносочиненный аромат гречишного меда, спелого гриба ивишеня, давно не мытого бродильного чана и медной патины.
Удивить опытного космопроходца поразительными ароматами — задача трудная. В Галактике есть великое множество веществ и существ, чьи запахи не передать словами. «К чему мне все это показывают? — подумал Петр. — Зачем парфюмерию развели? Зря только голову морочат».
Полет замедлился. Сейчас Сухов планировал над хребтом хаарского монстра, протянувшегося от горизонта до горизонта. И вдруг, ни с того ни с сего, огромная спина лопнула, с треском и хрустом разбросав по сторонам рваные, окровавленные лопасти. Трудолюбивые гусеницы, кувыркаясь, летели по небу, «ханьские груши» втягивались в монстрову плоть, оставляя после себя круглые проплешины.
Военмора втянуло в разрыв, будто могучим насосом, и понесло в глубь грандиозного существа. По лохматым стенам рожденного прохода струилась бордово-фиолетовая жидкость. Кровь или смазка. Из прогрызенных в монстровой плоти дыр в проход вываливались метровой длины куколки, покрытые беловатой паутиной и прозрачной слизью. Куколки остро пахли горчицей и пронзительно пищали.
Позади края прохода уже сблизились и дыра начала затягиваться. А впереди, в глубине чудовища, обнаружилось маленькое светящееся пятнышко. Оно росло, и вскоре стало ясно: Петра несет прямиком в расплавленный металл. В лицо командиру «Котлина» все сильнее дышало жаром.
Затормозить было невозможно. Вцепиться в плоть чужой планеты не удавалось — Сухов летел далеко от стен прохода, да и скорость его была велика. Он мысленно попрощался с отцом, Марусей и со своим верным экипажем. Знать, суждено погибнуть в чужих краях. И что лучше: сгореть или утонуть? Один хрен. Противнее всего медленно и мучительно подыхать от удушья. Но сейчас все будет быстро…
Военмор хотел опустить на лицо капюшон скафандра. Капюшон пропал — хаарцы знали свое дело. Жар нарастал, становясь нестерпимым. Петр инстинктивно зажмурился. Обожженная кожа на лице и руках пошла пузырями. Волосы на голове, ресницы и брови вспыхнули. Военмор больше не мог втягивать раскаленный воздух в горло. Все-таки ему суждено задохнуться.
Сухов закашлялся, сжег себе рот, гортань, опалил бронхи и от дикой боли должен был потерять сознание, но внешняя сила, которая влекла его в ад, каким-то образом удержала Петра в сознании. Быть может, хаарцам было интересно наблюдать, что чувствует хомо сапиенс, когда распадается его тело. Возможно, шел один из экспериментов по созданию стратегически важного оружия в борьбе с человечеством — оружия под названием БОЛЬ.
Магма была уже совсем близко. Голова, руки, грудь военмора запылали. Он горел как факел — но не умирал. И вот уже весь превратился в пламя.
Отныне Сухов не был человеком из плоти и крови. Он стал разумным огнем, всепожирающим пламенем. Он питался окружающей его косной материей. Он мог испепелить любого. Он любил и умел испепелять и никогда не пренебрегал этим пронзительным удовольствием…
Сухов распластался на полу. Он не пытался двинуть рукой или ногой — наслаждался покоем. И живительной прохладой. Пил ее всей кожей и каждым волоском, глотал, наполняя легкие, и все не мог напиться.
Он лежал на спине и смотрел на потолок, который был гладок, сер и пуст. Затем военмор ощупал себя: похоже, он цел и невредим. А вот душа насквозь прогорела и нужно время, чтобы зарастить
