— Ты ведь приедешь на свадьбу, мама? А ты, дядя Джон?
— Торжественно обещаю, Хейзел, дочка. Мы оба будем, — ответила Грейс, позволила Гектору расцеловать себя в обе щеки и сказала: — Добро пожаловать в семью, Гектор. Хейзел давно нуждалась в таком мужчине.
— Я буду добр к ней, Грейс.
— Это пусть она будет добра к тебе, не то я ей кое-что скажу.
Хейзел выбрала для свадьбы первый день июня и сумела сократить список приглашенных всего до 2460 человек. Гектор пригласил двоих: Тедди, своего младшего брата, и Пэдди О’Куинна. Тедди отклонил приглашение. Он не мог простить Гектору, что тот был любимцем отца. Пэдди приглашение принял и вдобавок согласился быть шафером. Невесту отдавал дядя Джон, а Кайла была ее подружкой. Под навесом для гостей в центре первого ряда было установлено специальное кресло с бархатными подушками для Грейс Нельсон, которую после одного-двух бокалов шампанского начинало кренить вправо.
Совет директоров «Бэннок ойл» проголосовал за замену «Гольфстрима» Хейзел на BBJ.[53] Улучшенный «Боинг-737» мог без посадки пролететь из Лос-Анджелеса до Парижа со скоростью М0,78.[54] Роскошный интерьер разработал Джанни Версаче. В салоне размещались просторная хозяйская спальня и душ, а также удобные места для двадцати пассажиров. Таков был свадебный подарок совета директоров.
Хейзел подарила Гектору на свадьбу платиновые часы «Ролекс» с бриллиантами и гравировкой «Г. от Х. с вечной любовью». К подарку прилагалась записка от руки на фирменном бланке с золотым гербом:
Гектор подарил Хейзел искусную копию отцовского кольца (которое отличалось от оригинала безупречным бриллиантом в пять каратов) с гравировкой внутри «Х. от Г. Навсегда». В сопроводительной записке говорилось:
Свадьба даже по техасским меркам прошла с грандиозным успехом. Вопреки обычаю праздник длился три дня. На третий день далеко за полночь они сердечно попрощались с дядей Джоном, Грейс и Кайлой у трапа своего боинга.
— Теперь все по закону. Даже бабушка Грейс больше не может вас осуждать, — сказала им Кайла. — Трудитесь друг над другом что есть силы, дети мои.
— Кайла Бэннок, ты не базарная торговка. Не смей так говорить! — фыркнула Грейс и заплакала.
Наконец невеста и жених поднялись в великолепный бело-розовый самолет, и он унес их за Атлантический океан. Когда они приземлились в аэропорту Фарнборо в Англии, их ждал «бентли» с шофером, готовым отвезти их в Лондон. В отеле «Дорчестер» управляющий отвел им номер Оливера Месселя.[55] И они целых два дня не выходили оттуда, убеждая друг друга, что должны приноровиться к разнице во времени… но оба знали: это жалкое объяснение. На третий вечер пошли в «Глобус» на спектакль Королевского Шекспировского театра «Как вам это понравится».
— Если мы и дальше будем бездельничать, только есть и спать, то обленимся, — сказала Хейзел на следующее утро за завтраком на их частной террасе.
— Когда ты говоришь с такой милой улыбкой, я знаю, последует мощный удар. Ну, что?
— Особый сюрприз медового месяца, дорогой. В это воскресенье состоится марафон «Рамблерс». И мы с тобой в нем участвуем.
— Двадцать шесть миль! — воскликнул он.
— Не забудь еще триста восемьдесят пять ярдов, — поправила она. — Да о чем ты беспокоишься? У нас целых три дня на подготовку.
В день марафона пошел дождь, дул холодный северный ветер, но они пересекли финишную черту, держась за руки. Они заняли 2112 и 2113 места из тридцати тысяч участников.
— Теперь разминки хватит на несколько дней, — сказала Хейзел вечером, когда они сидели за своим особым столиком в незаметном уголке «Маркс-клуба».[56] — Завтра день культуры и искусства.
Хейзел за неделю известила компанию, в сейфах которой хранились ее картины, что хочет их посмотреть. Она и Гектор сидели на белом диване в комнате, где стены были забраны простыми бежевыми драпировками, чтобы ничто не отвлекало внимание зрителей от полотен. Служащие компании почтительно приносили картины по одной и ставили на деревянный мольберт перед посетителями. Потом уходили, оставляя их любоваться наиболее ощутимыми проявлениями человеческой гениальности.
— Когда Дэвид Ливингстон открыл водопад Виктория, он сказал: «Такие зрелища достойны летающих ангелов», — негромко сказал Гектор.
— Я понимаю, что он чувствовал, — прошептала в ответ Хейзел.
Два дня спустя они поехали в Беркшир на королевские скачки в Аскоте. Хейзел состояла в клубе, поэтому их допустили на монаршую трибуну. Между гонками ее величество королева и герцог Эдинбургский прогуливались среди членов клуба. Хейзел и Генри не раз были гостями королевы в Сандрингхеме,[57] и ее величество ненадолго задержалась, чтобы поболтать с Хейзел и поздравить ее и Гектора с законным браком. Принц Филипп взял Гектора за руку и бросил на него знаменитый проницательный взгляд.
— Вы ведь африканец, Кросс? — спросил он, и его глаза озорно сверкнули. — Как вы здесь оказались?
Гектор моргнул, но сразу спохватился и ответил:
— Эти нахальные африканцы и греки! Всюду пролезут. Не так ли, сэр?
Принц Филипп с удовольствием фыркнул.
— Третий батальон SAS, верно? Я слышал, вы хороший стрелок, Кросс. Приезжайте в Балморал,[58] поможете нам справиться с фазанами.
И он бросил взгляд на своего секретаря.
— Я все устрою, сэр, — послушно сказал тот.
Когда двинулись дальше, Хейзел прошептала Гектору:
— Я так тобой горжусь! Старый хрыч получил по заслугам. А королева ужасно милая, правда?
На пятый день Сэндпайпер, лошадь Хейзел, выиграла юбилейный Золотой кубок, и Хейзел решила все-таки не увольнять тренера. Она дала праздничный ужин на двадцать персон у «Аннабелс».[59] Среди гостей был посол Соединенных Штатов, и в ответ он пригласил их в свою официальную резиденцию «Уинфилд-Хаус». Этот дом правительство США приобрело у Барбары Хаттон в 1955 году за символическую плату в один доллар. Хейзел решила: вот подходящий случай забрать из банковского сейфа подлинные драгоценности Хаттон.
Среди гостей оказался норвежский посол. Гектор ему понравился, и, когда посол узнал, что и Гектор и Хейзел ловят на блесну, он пригласил их попытать счастья в Норвегии, на пяти милях воды, которыми он владел на реке Намсен, славящейся в Европе своей крупной рыбой. Когда Хейзел рассказала Кайле об этом приглашении, та завизжала так пронзительно, что Хейзел пришлось держать трубку на вытянутой руке.
