кроме того, большие английские псы, чтобы ходить на медведей. Однажды под Тайнинским, в открытом поле, он отважился один пойти на огромного медведя, приказал, невзирая на возражения князей и бояр, выпустить медведя, верхом на коне напал на него и убил.
Он велел отлить большое количество мортир и пушек, хотя в Москве уже имелось такое большое количество крупных орудий и такие великолепные большие красивые пушки, что тому, кто их не видел, трудно поверить этому. Зимой он отправил тяжелую артиллерию в Елец, который расположен у татарского рубежа, намереваясь со всем этим навестить следующим летом тамошних татар и турок. Но как только слух об его намерении дошел до татарского рубежа и об этом узнал татарский царь (как их там называют), он покинул свой главный город Азов и ушел в степи. Для себя и для своей царицы Димитрий выстроил в Кремле новые великолепные покои.
По его глазам, ушам, рукам и ногам было видно, а по словам и поступкам чувствовалось, что был он совсем иной Гектор, чем прежние, и что он получил хорошее воспитание, много видел и много знал. В сентябре 1605 г<ода> он вспомнил о любви, верности и дружбе, которую выказал ему в Польше воевода сандомирский, а также о своем обещании его дочери Марине Юрьевне. Поэтому он послал к сандомирскому воеводе своего думного дьяка Афанасия Ивановича Власьева с большими подарками — золотыми цепями, кольцами, золотом и деньгами более чем на 200 000 гульденов, приказав поднести это своей невесте, поклониться ее отцу и ей и просить ее руки. Ее и сговорил, помолвил и обручил с Димитрием его величество король польский, господин Сигизмунд III и пр., с согласия, ведома и одобрения всех сословий. Русским это совсем не понравилось. Они замечали из многого, что одурачены и постыдно обмануты, и это мнение еще более укрепилось в них из-за того, что си пренебрег дочерьми вельмож своей национальности и женится на иноверке, как они называют другие народы, и даже дошло до того, что они, в конце концов, решили, что он, верно, совсем не русский, а поляк. Три брата из рода Шуйских вошли в тайный сговор с монахами и попами со всей земли и принялись строить невероятнейшие козни, чтобы снова избавиться от этого государя. Когда недоверие русских стало заметно, Димитрий решил не полагаться на них больше, как это было прежде, а взял себе личную охрану из одних только живших в России немцев.
В январе он назначил трех капитанов. Первый — француз, чисто говоривший по-немецки,— был благочестивым и рассудительным человеком, звали его Яков Маржерет, и у него под началом было 100 копейщиков. Они должны были носить бердыши, на которых был вычеканен золотой царский герб. Древки были обтянуты красным бархатом, окованы серебряными позолоченными гвоздями, обвиты серебряной проволокой, и с них свисали разные кисти из шелковых нитей и из серебряной или золотой проволоки. Эти копейщики каждые три месяца получали такое жалованье, что большинство могло заказывать себе бархатные плащи с золотыми позументами и очень дорогое платье.
Второго капитана, лифляндца из Курляндии, звали Матвей Кнутсон, ему были вверены 100 алебардников. На их алебардах с двух сторон был вытравлен тоже царский герб. Кафтаны у них были темно-фиолетовые с обшивкой из красных бархатных шнуров, а рукава, штаны и камзолы — из красной камки.
Третий капитан был шотландец, по имени Альберт Вандт-ман, но его обычно звали паном Скотницким, так как он долго жил в Польше. У него также было 100 алебардников, алебарды которых были так же отделаны, как и у других сотен. Но они отличались тем, что должны были шить себе штаны и камзол из зеленого бархата и носить рукава из зеленой камки. Одна половина этой стражи должна была оберегать царя одни сутки, а другая половина — следующие сутки. Это вызвало большое недовольство, особенно среди московских вельмож, говоривших между собою: «Смотрите, наш государь уже теперь показывает этой стражей, что он и сейчас не хочет на нас смотреть, а что еще будет, когда приедет польская панна со столькими поляками, немцами и казаками». «В промедлении — опасность»,— думалось князю Василию Ивановичу Шуйскому, старшему из трех братьев Шуйских, особенно когда царь Димитрий повелел сделать ревизию монастырей, подсчитать их доходы и немного урезать корма этим — бесполезному бремени земли — праздным монахам, а лишек взять в казну на содержание войска против врагов христианства, турок и татар, а также и тогда, когда попам, жившим близко от Кремля на Чер-толье и на Арбате, пришлось уйти из своих домов и передать их немцам (чтобы те в случае нужды днем или ночью могли быстрее оказаться у царя).
Вместе со всеми жителями Москвы Шуйский стал строить всяческие козни, чтобы извести и убить Димитрия со всеми его близкими раньше, чем прибудут иноземцы. Когда, однако, этот дьявольский замысел по воле божией был раскрыт, многие попы и стрельцы были схвачены и подвергнуты пытке, и все они показали, что князь Василий Шуйский замыслил измену. Попам пришлось претерпеть пытку, а виновных стрельцов Димитрий отдал их товарищам, чтобы те убили их каким угодно способом, и объявил, что того из них, кто первый наложит руку на этих предателей, он будет считать непричастным к этому заговору. Тогда стрельцы, как собаки, набросились на виновных, чтобы показать свою невиновность, и так растерзали их зубами, что нельзя было разобрать, где какой кусок находился. Корифея этой измены, князя Василия Шуйского, он тоже повелел заключить в тюрьму и сначала отдать палачу, чтобы тот на дыбе хорошенько угостил его плетьми, а потом приговорить к смерти. Но когда его привели на место казни между Кремлем и каменными торговыми лавками, где ему должны были отрубить голову, объявили о его преступлении и о приговоре, и палач, раздев его, уложил его голову на плаху, чтобы отрубить ее топором, прискакал от царя из Кремля немец Мартин Сибельский, некрещеный мамелюк родом из Пруссии, в руках у него была царская шапка, он махал ею и кричал, чтобы палач остановился, ибо царь многим изменникам даровал жизнь и пожелал также помиловать и этого, поскольку он из столь знатного рода, да к тому же и мать царя за него просила и т. д.
К какому великому несчастью привело это неуместное милосердие, будет сказано дальше в надлежащем мест?. А Димитрий сделал бы лучше, если бы казнил обличенного мошенника и предателя, вместо того чтобы помиловать его, и не дал бы заржаветь мечу, которым он должен был пресекать зло, и тем самым не дал бы повода к еще большему вреду и несчастью, горю и бедствию. Димитрий полагал, что теперь он выказал достаточно строгости в отношении этого князя и примерно наказал его, что заставит остальных предателей остерегаться и не идти больше на какое-либо подобное злое дело. Поэтому он впал в благодушное спокойствие и жил без всякой опаски.
Вероломные князья и бояре держались некоторое время скромно и покорно, точно они примирились со своим поражением, для того чтобы Димитрий окончательно успокоился и не опасался никакого зла с их стороны. Они ездили с ним в поле, на охоту и на другие развлечения, прикидывались веселыми и довольными, тогда как в душе таили только хитрость, выжидая случая. В шести милях от Москвы расположен большой монастырь, называемый Вязё-ма. Там Димитрий велел на масленицу сделать снежный вал, чтобы учить своих князей и бояр, как они должны оборонять, осаждать, штурмовать и брать крепости. Он взял с собой свою немецкую стражу, два отряда польских конников и всех бывших при дворе князей и бояр. Конников он поставил в поле, неподалеку от монастыря.
Князей и бояр он поставил в снежную крепость, назначив одного из них начальником и воеводой, чтобы он вместе с ними защищал крепость. Сам же он хотел со своими немцами нападать и штурмовать. Оружием с обеих сторон должны были быть только снежки. Русские должны были обороняться снежками, а он хотел с таким же оружием идти в наступление и на штурм и попытать счастья, удастся ли ему взять у них крепость или же они сумеют его отогнать. Воспользовавшись удобным случаем, немцы примешали к снегу другие твердые вещества и насажали русским синяков под глазами.
Царь сам бросился вперед, захватил со своими немцами укрепление и взял в плен князей и бояр, сам одолел посаженного им воеводу, связал его и сказал: «Дай Бог, чтобы я так же завоевал когда-нибудь Азов в Татарии и так же взял в плен татарского хана, как сейчас тебя». Он приказал еще раз начать эту забаву, распорядился принести тем временем вина, медов и пива, чтобы всем выпить за здоровье друг друга. Тут подошел к нему один боярин, предостерег его и сказал, чтобы он эту игру прекратил, ибо многие бояре и князья очень злы на немцев из-за твердых снежков, которыми те насажали им синяков, и чтобы он помнил о том, что среди них много изменников и что у каждого князя и боярина есть длинный острый нож, тогда как он и его немцы сняли с себя и верхнее и нижнее оружие и нападают только со снежками, ведь легко может случиться большое несчастье. Это предостережение царь принял близко к сердцу, прекратил игру и вернулся в Москву, где он вскоре узнал, что бояре затевали там предательство и намеревались убить сразу
