несравненно чаще — пробуждает лучшие свойства человека.
— Любви у нас нет, — сказала девушка. — Но он ухаживает за мной, это правда.
— Ухаживает?
— Это принято среди парней. Они часто ухаживают потому, что не знают других отношений. Ухаживать проще, чем дружить.
— Верно, Леночка! Любовь всеобща, нет таких, кто избежал бы ее, а большая дружба выборочна, не все ее удостаиваются. Но не думали ли вы о том, что всякое ухаживание потихоньку перерастает в любовь?
— Думала, — призналась девушка. — И это меня временами пугает.
— Пугает, что вы влюбитесь?
— Кто же испугается любви? Любовь — радость. — И я так думаю.
— Меня пугает, что ухаживания наталкивают на сближение. Любви нет, а близость как-то возникает. Мне кажется, это отвратительно.
— Вы строгая, Леночка.
— Лучше быть строгой, чем грязной.
— Да, конечно… Но только вы не совсем правы. Чувство — штука сложная. Вы можете не видеть любви, а она уже есть.
— Не понимаю.
— Знаете, Леночка, болезни перед тем, как стать явными, проходят скрытый период — латентное состояние. У любви тоже есть латентное состояние. Вы еще не открыли ее внешних признаков, а она уже угнездилась, растет и вырабатывает тайные вещества и излучения, облагораживающие человека.
— Мне кажется, вы преувеличиваете. В любви много эгоистического и низменного, я бы не сказала, что она — главный двигатель человеческого усовершенствования.
— Не главный, Леночка, не главный — один из многих.
Разговоры о любви всегда увлекают девушек, они готовы снести даже абстрактные рассуждения на эту тему, хотя предпочитают описания конкретных историй. Лена заметила, что парни распускают язык, как павлины хвост, дурят девушек хорошими словами, а вскружив им головы, сворачиваются — снова такие же серенькие, как до влюбления. Выходит, любовь никого не улучшает, натура остается та же, только на нее набрасывается пышная декорация. Разве станет человек лучше от того, что наденет нарядный костюм? Она не верит тем, кто красочно расписывает свои чувства, красивые чувства — декорация, выходной костюм. Скучный, в общем, они народ — парни. Николай казался лучше других, но и он дальше слов не пошел. «Для тебя я — на все!» — убеждал он, а где это «все»?
Чударыч с охотой заговорил о чувствах. Он, оказывается, много о них размышлял, у него была наготове своя теория этого предмета — человеческого чувства. Он начал с того, что чувство — удивительно и загадочно, оно — так ему кажется — самая большая тайна психологии. Даже мышление представлялось Чударычу более простым. Мышление отражает — своеобразно и обобщенно — реальный строй природы, каждое рассуждение повторяет какие-то связи между явлениями и предметами. А что отражает в природе ваше чувство гнева, или сожаления, или умиления? И если что-то и отражает, то еще больше искажает, это — кривое зеркало. Может, поэтому считают мышление более высоким, чувство — примитивным. Презрительно говорят: «Он чувствует, но не понимает». Так ли это? Чувство — тоже понимание. Он, Чударыч, выражается путано, кое в чем противоречит себе, но это потому, что очень уж сложна и противоречива сама эта область — чувство. Ему приходит в голову еще такая мысль. Инженеры конструируют логические машины, воспроизводящие формы человеческого мышления, а в дальнейшем, возможно, и все его воспроизведут. Машины считают, командуют другими машинами, ведут паровозы и самолеты, руководят целыми производствами — цехами на замке. Но машины не чувствуют. Они не знают самой простой эмоции — радости, печали, удивления, не говоря уже о высших. Машина мертва, хотя и выполняет мыслительные операции, только чувства — признак живого.
Как ни любила Лена общие рассуждения, все же это показалось ей слишком отвлеченным. Что общего между логическими машинами и вопросом, как воспринимать слова Георгия?
— Отношение непосредственное! Не торопитесь, Леночка!
Итак, он говорил о чувствах. Какая это обширная гамма — от низких и примитивных к высоким и высочайшим. К несчастью, чувства рассматривали лишь описательно — квалифицировали по полочкам. А их нужно понять исторически, не такая уж ошибка сказать: развитие чувств повторяет развитие человека. Есть чувства древние, молодые и только зарождающиеся — чувства будущего. Кто испытывает лишь страх, ужас, радость, бешенство, наслаждение едой и сном, тот еще не поднялся над животным, эти первоначальные переживания свойственны и скотам. Корова не восхищается ландшафтом, она его ест. Восхищается человек, такова его природа. Но с развитием общества в психике возникали новые эмоции, уже не только индивидуальные, но и социальные — дружба, верность слову и долгу, ощущение прекрасного, высшая из них — любовь к родине, любовь к человечеству. Чувства взаимо действуют и борются, угасают и расцветают, они не самостоятельны, но подчиняются командующим и главным. Любовь — какое это прекрасное и мощное чувство! Но разве, оно главное? Узнай вы, что любимый предал товарищей, превратился в палача и насильника, разве любовь не обернется омерзением? Любовь навозом не удобрить, она требует лучшего, что есть в тебе. Поэтому, когда парень рисуется, ему можно верить, он искренне показывает самое свое хорошее.
— Да, если это не болтовня, чтобы понравиться, — возразила девушка. — Но вы сказали, что в наше время рисуются хорошим. Разве в прошлые времена рисовались плохим? Неужели наш дикий предок, увлекая приглянувшуюся девушку, бил ее, чтоб показать, как станет обращаться? И неужели она, отправляясь на свидание, надевала рваные шкуры, чтобы выглядеть похуже?
Чударыч смеялся вместе с Леной. Да, конечно, в такое поверить трудно. Но что хорошо и что — плохо? Понятия эти менялись в истории. Тем, что вам представляется отвратительным, в седые века, возможно, гордились. Наш влюбленный предок таскал своей девушке черепа и отрубленные руки, он хвастался поджогами, кражами, ударами в спину, она замирала от восторга — чувства ее были примитивны, как и породившее ее общество. Одни и те же причины вызывают у нас и у предков разные эмоции. Мы облагородили свои чувства, облагораживание продолжается, оно нарастает по мере того, как мы сбрасываем с себя чешую прошлого. Вот, например, эгоизм. Эгоисты скрывают свой недостаток, покажи они его без стеснения, им же жизни не будет от насмешек: кто полюбит человека, признающегося, что для него выше всего — он сам? А там, за рубежом, в старой жизни это даже не недостаток, а обычное свойство, с ним не только примиряются, многие его воспевают как «индивидуализм». А на заре частной собственности эгоизм, ныне такой старый и отвратительный, был еще молодым воинственным чувством, он играл какую-то даже прогрессивную роль, укреплял нарождавшееся частно-собственническое общество. И эта роль была не мала — когда психика подталкивает экономику, экономика развивается быстрее.
— Даже слышать странно, что эгоизм может быть прогрессивным. Гадкий пережиток! Все это давно умерло и не возродится, как и радость от чужого горя, любование чужим страданием.
Чударыч смотрел не так оптимистически. Нет, много, много всех этих отсталых переживаний и ощущений, мерзких реликтовых чувств, нужно с ними бороться, чтобы, отступившие и ослабевшие, они не возродились вновь. В этой борьбе жестокий политический смысл. Чувства, составляющие твою психику, это солдаты, их можно призвать в строй, построить из них армию. Он вспоминает, как Гитлер готовился к войне, Леночка тогда под стол пешком ходила, но он так все видит ясно, словно оно было вчера, и не собирается забывать, нет! Разве фашизм только новые станки устанавливал, укрепляя экономику, только людей мобилизовал, расширяя число дивизий? Нет, он прежде всего произвел мобилизацию идей и чувств. Каких идей, каких чувств? Он отравил сознание мерзкими идеями человеконенавистничества, он культивировал такие же низменные чувства. Он объявил неслыханный призыв этих чувств. Он оперся на самое отсталое и подлое в человеке. Он мобилизовал себялюбие, чванство, дутое превосходство, тупую надменность, презрение ко всему чужому, злорадство, бездушие, равнодушие, черствость, эгоизм, пресмыкательство перед старшим, самодурство над младшим, животный эгоизм. Много было этой мерзости, пережитков давно прошедших эпох, и — собранные и организованные — они грозно поднялись в поход. Кто сосчитает, скольким дивизиям равнялись эти психические слуги Гитлера? Они были верными ему солдатами, способствовали его временным победам, отчаянно сопротивлялись, оттягивая его конец. Если бы в Германии не насадили этой убийственной культуры чувства-бацилл, разве были бы возможны
