сказал, что если бы сам Маркс знал об этой работе, он бы охотно включил мои выводы в свою теорию капитализма — как философский эквивалент капиталистической системы. Именно тогда Ося впервые четко разграничил наши интересы.
— Тебя больше привлекает прошлое, Сергей. Раньше ты не выходил за рамки семнадцатого — восемнадцатого столетий. Сейчас двинулся дальше, но даже капитализм тебя занимает только как абстрактно чистая конструкция. Она замечательно тебе удалась — но меня это не захватывает. Я стану разрабатывать философию социализма, теорию его возникновения и победы. Мы будем дополнять друг друга.
— Спасибо за такое лестное разделение, Ося, — засмеялся я. — Ты мне предоставляешь что полегче.
— Нам нужно не только разграничить теоретические интересы, — продолжал Оскар, — но и установить реальные цели, к которым мы станем стремиться. Кем мы собираемся стать — вот главный вопрос.
— Да, кем мы хотим стать, ты прав, Ося. Это — главное. Что ты предлагаешь?
— Мы должны стремиться к власти.
— Какой власти, Ося?
— Большой. Власти в стране. Мы должны стать членами политбюро — это минимум.
И он растолковал мне свой план. В стране создано единовластие, конусная государственная иерархия с верховным владыкой на вершине. Между разными уровнями этого конуса идет непрерывный живой обмен властителями: секретари райкомов становятся секретарями обкомов и крайкомов, членами ЦК и политбюро — верховными иерархическими божествами. Главное в таком устройстве — постоянная поуровневая смена главенствующих. Эти люди меняются ежегодно, ежемесячно, а порой — и чаще. Даже высшие правители, взбираясь на трон, вскоре рушатся. Где всенародный вождь — Троцкий? Где сменившие его Зиновьев и Каменев? Где явившиеся вместо этих двух Бухарин и Рыков? Сейчас властвует Сталин и его окружение. И если сам Иосиф Виссарионович пока держится крепко, то этого не скажешь о его команде. Состав политбюро меняется не только от съезда к съезду, но и от пленума к пленуму. Посмотри на тех, кто рушится вниз, на тех, кто выкарабкивается наверх. Это же интеллектуальная серятина, мы с тобой гораздо умней и талантливей любого из них!
— Это еще ничего не значит, Ося.
— Это значит все, Сергей. Скажи, ты мог бы заменить в политбюро таких, как Андреев, Косиор, Куйбышев?
— Ну, этих любой может заменить…
— Вот тебе и причина, чтобы подниматься наверх.
— Причина для действия — это еще не возможность действия. Сейчас я как раз разрабатываю проблему диалектического движения — в статье о теории основного звена, так блестяще придуманного Лениным.
— Наше интеллектуальное превосходство и есть то основное звено, потянув за которое мы сможем вскарабкаться наверх. Или ты не хотел бы стать членом политбюро?
— Очень хотел бы. Хорошая цель. Методы ее достижения — вот вопрос.
Но у Оскара уже был готов ответ. Пока мы совершенствуемся как преподаватели вузов, у нас большие успехи — нас ценят, с нами считаются. Это хороший путь, но косвенный — боковушка, а не магистраль. Нужно, пользуясь уже приобретенным багажом, постепенно выбираться на торную дорогу. Ему, Оскару, предлагают стать членом обкома комсомола. Это будет первым шагом. Дальше следует подниматься по комсомольской лестнице, на каком-то этапе перепрыгнуть на партийную — и продолжать идти вверх уже по ней. Разве тебя не увлекает такая картина?
— Нет. Я планирую другое завоевание.
— Завоевание чего?
— Науки. Я хочу стать крупным философом. Если в конце этой дороги расположена Академия наук, сочту себя удовлетворенным. Не хочу повелевать людьми — хочу открывать законы мира.
— Ты только что говорил, что не прочь стать членом политбюро.
— Чисто абстрактное желание. Не возражал бы — но добиваться этого не буду. Методы не по мне.
Оскар улыбнулся.
— Впервые мы с тобой расходимся. Но ты прав в одном: это пока еще не больше чем наши желания. Посмотрим, удастся ли превратить их в дела.
Так мы думали о своем будущем три года назад. Дорога, которую наметил для себя Оскар, была наглухо перекрыта. В члены обкома или горкома его не выбрали: вспомнили, что в пионеры его рекомендовал Троцкий. Рекомендация Льва Давидовича теперь считалась клеймом, а не заслугой. Оскара (еще до встречи со мной) даже исключили из комсомола — но тут же восстановили. Однако идеологический рубец остался — правда, жить он не мешал, но в партию не пускал. Впрочем, туда уже несколько лет никто не мог проникнуть: по всей Украине был объявлен запрет на прием — результат провалов на селе и неудач первой пятилетки. А когда началась вторая, объявили проверку партбилетов — партию жестоко чистили, выгоняли всех, в ком сомневались. Вполне конкретные планы Оскара стали маниловскими мечтами. Он и сам это понял.
— Видимо, твои желания не только скромней, но и верней, — сказал он как-то. — Конечно, возможны неожиданности. Но если ограничиться предсказуемыми вариантами, остается твой путь. Тебя ведь прошлое интересует больше, чем будущее. В прошлом не нужно производить социальных и государственных переворотов — его можно только изучать.
— Но неожиданности ты все-таки допускаешь — значит, полностью от своих целей не отказываешься?
— Не отказываюсь — если речь идет о желаниях. Отступаюсь — если о реальной жизни. Прошлое видно в деталях, будущее — в эскизе. Буду развивать науку о будущем мира. Теперь поговорим о тебе. Как собираешься выкарабкиваться?
— Мы уже говорили об этом — когда меня поперли с работы. Но появилось и кое-что новое.
Это означало: буду ждать реабилитации и возврата к лекциям. Фира подготовит все к моему приезду. Очищенный от обвинения в троцкистских ошибках, я легко смогу найти себе место в каком-нибудь вузе Ленинграда. Там уже будет Ося. Пипер обещал помочь Осе — поможет и мне. Ося подсобит. Это первый круг ожиданий.
— Хорошо — первый. Значит, есть и второй?
— Есть. На тот случай, если меня не очистят от грязи, которую сами на меня и вылили. С диаматом придется распроститься — не уверен, что это будет такое уж горе. Я все равно уеду в Ленинград. Займусь физикой. Попытаюсь разработать философские ее разделы — вряд ли у меня найдется много конкурентов. Меня давно интересует физический смысл неевклидовых геометрий. Я уже литературу подбираю, и даже кое-какие соображения появились.
— Очень хорошо — философские проблемы современной физики. А если и это не удастся — что тогда?
— Не забывай о моей любви к литературе. Я все-таки не зря понаписал столько стихов. Я уверен: это настоящее искусство, а не графомания. Напишу большой роман о голоде двадцатых — я его хорошо помню. Кстати, чем бы я ни занялся, я все равно — рано или поздно — расскажу о жизни и смерти Варламова.
— Варламова? Это кто?
— Главный герой моего будущего романа. Это вымышленный персонаж, но его будут окружать реальные люди — друзья моего детства, их родители… Поверь мне, Ося, это будет одна из самых страшных книг мировой литературы. О голоде много писали — Кнут Гамсун, Джек Лондон… И делали это великолепно! Но у них голодали отдельные люди — причем в эпоху всеобщего благоденствия. Я создам роман об индивидуальном голоде во время голода всеобщего. Это будет много страшней, ибо безысходней.
— Вот об этом я и хочу с тобой поговорить. Сергей, ты собираешься выбрать очень рискованный путь! Боюсь, он окончится провалом — и провал этот будет много страшней недавнего твоего несчастья (верней — неудачи). Я скажу честно. Ты пишешь стихи — это хорошо. Но кто сейчас их не пишет?
