находилась небольшая поляна общесоседского пользования, на которой росли три старых яблони, посаженных покойным отцом Толика. Соседи привыкли сушить на поляне постельное белье, натягивая веревки между стволами. Ада Ивановна объяснила им, что этого делать не надо, потому что яблони — собственность их семьи. Соседи возразили, что яблони почти не плодоносят, а сушить больше негде. Тогда Ада дождалась, пока кто-нибудь вывесит новую партию белья, и демонстративно обрезала все веревки. Белоснежные простыни плюхнулись в грязь, соседка выскочила с намерением поколотить Аду шваброй. Но Ада вышла к ней с топором…
Однажды Ада в сердцах сказала маме и бабушке — 'Хоть бы сдох этот ханыга! Убить его, что ли…' Дело в том, что, ввалившись в дом посреди ночи, Толик предпринял безобразную попытку интимной близости, испугал детей и случайно разбил телевизор. Мама с бабушкой переглянулись. Разведись… — неуверенно посоветовала мама. Но бабушка взяла инициативу в свои руки, и, преодолевая тряску паркинсона, поведала внучке, что Адочкин дедушка тоже ушел из жизни не по своей воле. Он был развратным ублюдком. Из тех партийных сволочей, что перед начальством ползают на брюхе, подчиненным хамят, а домашних ни во что не ставят. А когда его назначили председателем месткома, совсем обнаглел, стал водить блядей прямо в квартиру. Закрывался с ними в кабинете под видом подготовки важных докладов. Бабушка не стала жаловаться на мужа в партийные органы, двухметровый громила стер бы ее в порошок. Она подсыпала ему в грибной суп крысиного яду. Разбираться не стали, да и кто бы ее заподозрил? Бабушка, плача, рассказала врачам, как ее самонадеянный муж собрал в лесу бледные поганки, которые принял за сыроежки и, не дожидаясь ее прихода, сварил их и съел. Похоронили с почетом и дали пособие семье…
Сейчас надо быть осторожнее, могут провести экспертизу, все ведь понимают, как муж раздражает Адочку. Бабушка набросала план действий — дать крысиного яду и отнести тело в какой-нибудь отдаленный овраг, забросать понадежнее. Сейчас осень, подходящее время. Даже если к весне его и найдут, выглядеть будет правдоподобно — напился и замерз. Кому надо проводить экспертизу разложившегося трупа? А если и так — все равно ничего не докажут. Отравили? Понятное дело, дружки-алкоголики…. Загвоздка в другом — как незаметно доставить тело к канаве? Ведь если соседи что-то заподозрят — считай пропали. Ада вспомнила, что у нее в сарае имеется тачка с одним колесом, можно на ней. Прикрыть тряпьем, листьями, бидоны поставить, да мало ли что… и вывезти ханыгу прямо днем, совершенно открыто, у всех на глазах. Ада давно уже не называла своего мужа по имени — только ханыгой. Мама тоже будет рядом, для подстраховки. На том и порешили.
Ада испекла аппетитную шарлотку. Изъяв для конспирации пару кусков — будто бы пирог уже ели, она поставила блюдо на кухонный стол, рядом с сочно-кровавым арбузом, недоеденным детьми. Детей Ада отвела ночевать к своим, а сама в ожидании мужа включила телевизор, после падения работавший одним только звуком. Если все пройдет гладко, она с утра позвонит маме, и они вдвоем займутся телом. Толик все не шел. Во дворе заунывно выла собака Дружок, которую Ада держала на цепи. Только хозяин, изредка приходя домой, отвязывал псину, и та начинала радостно носиться по огороду, слюнявя детские игрушки, тычась мордой в куриный загон и щелкая на кур зубами, топча кусты смородины и крыжовника, оголяя репу и морковь. Ада не любила собак и давно бы избавилась от Дружка, но без собаки в частном доме нельзя — обязательно кто-нибудь заберется через забор. Тварь явно соскучилась по ханыге, ишь как надрывается… или чувствует, что недолго ему осталось? Ада засомневалась — вдруг не придет? Обычно в субботу вечером муж появлялся, стирал свои вонючие вещи, потом отсыпался до обеда. Но вот когда его принесет? Может ночью, может и под утро…
Под звук телевизора Ада сначала задремала, потом крепко уснула. Она не слышала, как Толик во дворе отвязывал Дружка, как долго потом не мог попасть ключом в нужное отверстие, а пес в это время радостно визжал и царапал когтями дверь… Не видела, как муж, весь в какой-то грязи, да к тому же обслюнявленный собачьими поцелуями, ввалился в ее чистенькую кухню прямо в сапожищах, и жадно поедал арбуз. Не видела, как вился у его ног верный пес, и вне себя от радости, что его пустили в святая святых, сделал под столом большую лужу… Как Толик, продолжая налегать на арбуз, угостил Дружка шарлоткой… И как неожиданно протрезвел ее муж, когда у бедного пса изо рта пошла пена, и он забился на полу в страшных корчах. Вывернутое судорогой тело Дружка Ада обнаружила в кухне утром. Пес лежал в зловонной луже экскрементов, его глаза вылезли из орбит и побелели, пасть вцепилась мертвой хваткой в ножку стола. Ханыги нигде не было. Как выяснилось немного позже, он забрал документы и всю свою одежду. Больше Ада его никогда не видела. Скорее всего, ханыга уехал в Сибирь к брату-леснику…
Дети подрастали. Когда старшему исполнилось десять лет, а младший пошел в первый класс, Ада бросила работу в детском саду и устроилась в женскую тюрьму, надзирательницей. Там больше платили. Заключенные ненавидели ее и боялись, особенно им не нравился ее тяжелый презрительный взгляд и редко торчащие верхние зубы, которыми Ада Ивановна прикусывала нижнюю губу. В тюрьме у Ады наконец-то появился любовник, подполковник Кротов. Они собирались пожениться, Ада уже раскроила свадебное платье, но случилось непредвиденное. После провала августовского путча 1991 года Кротов пустил себе пулю в лоб.
Сыновья Ады Ивановны росли послушными, к матери относились уважительно. Старший качал мышцы, младший сочинял стихи. Когда старшего призвали в армию, домой он уже не вернулся. Решил посвятить свою жизнь военному делу. Он остался где-то в Удмуртии, сначала писал письма, потом женился и писать перестал. Младший сын рос болезненным юношей, худым и большеголовым. Сердечник, язвенник, эпилептик. Страдал лунатизмом, неврозами, слегка косил на оба глаза. Проклятый ханыга, его работа… — вздыхала Ада, покупая лекарства для своего неудачного отпрыска. В армию младшего не взяли, зато в узких литературных кругах его ценили. Он почти не бывал дома, работал в типографии и снимал комнату вместе с какой-то поэтессой. С каждым годом Ада Ивановна все меньше интересовалась сыновьями, а ведь в детстве трудно было бы найти мать заботливее и самоотверженнее. И что поразительно — точно так устроено и у животных. Как только потомство подрастает, самка забывает о детенышах, которых еще недавно так нежно вылизывала. Вот она, мудрость природы. Это у нас, людей, в этом смысле наблюдается перебор…
Замуж Ада так больше и не вышла, зато хозяйство ее разрослось — куры, гуси, две козы, кролики, поросенок. С годами она все больше увлекалась живностью, на крохотном участке уже шагу нельзя было ступить. Энергия била через край, о мужчинах Ада уже не помышляла, а о домике в деревне задумывалась все серьезнее. И когда скончалась ее мать, Ада Ивановна наконец решилась — продала городскую квартиру и поселилась в забытой богом деревеньке, маленькой и живописной, на берегу великой русской реки. А в отцовском доме обосновался младший сын со своей беременной поэтессой. Как дешево стоят дома в наших деревнях! Дом и огород в тридцать соток (а можно хоть гектар огородить!) достались почти даром. Так что вырученные за квартиру деньги Ада потратила на благоустройство усадьбы. Она купила пять коров, шестьдесят кроликов, десять коз и одного козла, укрепила хлипкие сараи, возвела двухъярусный курятник, отремонтировала баньку, обновила дом, поставила новый забор…
Отношения с местными жителями сначала складывались нормально, но вскоре испортились. Ада Ивановна уже привыкла, что ее прямолинейность, неумение льстить и подстраиваться, не способствуют добрососедским отношениям, да и вообще любым отношениям с людьми. Но Ада никогда не страдала от одиночества, а особенно теперь, когда завела такое обширное хозяйство. Впрочем, у нее имелся один преданный друг, как ни странно, пёс. Хотя Ада и не любила собак, этот оказался особенным. Шарль был соседским псом, и сначала звался Шариком. Вся деревня жалела и подкармливала этого неприкаянного добряка, но он выбрал Аду.
А дело было вот как. Хозяева Шарика, пожилая бездетная пара Гулькиных, жили воровством. Они тащили со дворов все, что попало — старую одежду вместе с веревками, стеклянные банки, ржавые ведра. Всё мало-мальски ценное местные жители прятали на ночь, а уж если кто забыл на огороде грабли или лопату, как говорится — се ля ви… ничего не поделаешь. Куда они сбывали весь этот хлам, непонятно. Днем Гулькины пили самогон, вечером спали, а ночью делали свой обход.
Когда у Ады Ивановны пропало лоскутное одеяло, она поступила просто — купила и расставила вдоль забора капканы. Долго ждать не пришлось — старуха Гулькина попалась в капкан. Это случилось зимой, в ночь на Рождество. Гулькина перемахнула забор, но, поднимаясь с земли, угодила рукой в капкан. Она выла от боли, и деревенские собаки вторили ей из своих дворов. Муж кричал, звал хозяйку, но Ада вышла во двор только утром. В бессознательном состоянии, с обморожениями, старуху Гулькину отвез в больницу сосед. Не смотря на усилия врачей, кисть руки пришлось ампутировать. С тех пор супруги Гулькины запили
