убитого горем сына. Надо все проиграть заново еще раз. Значит, на Плутарха указала тетка, и Родион, человек несуеверный, а в эту версию поверил. Почему? А потому что отец во время ареста на минуту-две вошел в библиотеку. И уж наверное не только затем, чтоб в шлафрок облачаться, который там на гвоздике висел. Значит, если он что-то спрятал, то именно в книгу.
Клеопатра взяла Плутарха за обложку, развернула веером и потрясла. Книжная закладка, легкая, как кленовый опавший лист, легла к ее ногам. Девушка не сразу обратила на нее внимание, опять принялась изучать страницы и, уже отчаявшись что-либо найти и готовясь ко сну, подняла эту закладку и увидела на ней аккуратно нарисованные геометрические фигуры. Видно, нарисованы они были на обычного формата листе, а потом обрезаны по краям вплотную к чертежу.
Девиц в описываемое время не обучали геометрии, и Клеопатра не сразу поняла, что это план дома, квадраты и прямоугольники, были, конечно, комнатами, прерванные линии — двери и окна. В самом уголке рисунка, в квадратной комнате, был изображен жирный крест.
Клеопатра спрятала закладку в шкатулку с нитками, потом подошла к образам, встала на колени: «Господи, не корысти ради душа моя ликует, а во имя восстановления попранной справедливости. Благодарю тебя, Владыко». Она шептала молитву, повторяя слово в слово то, что говорил в это время возлюбленный ее Родион в сумраке католического костела.
В созвучии этих слов нет ничего удивительного. Вспомните только легенду, кажется древнегреческую, о том, что когда-то в человеке были соединены оба пола — мужчины и женщины. Но потом половинки эти разошлись в разные стороны, чтобы в краткий миг, называемый жизнью, попытаться отыскать друг друга и соединиться вновь. Далеко не всем это удается, проще говоря — единицам, чаще проводит человек жизнь с чужой половиной. А Родион с Клеопатрой отыскали друг друга.
После молитвы Клеопатра легла, но заснуть никак не могла: и перина была жесткая, и подушка горбатая, а главное, распирало ее с таким трудом добытое тайное знание. Рассказать кому-то, поделиться, поохать. Ей понятен был сейчас брадобрей царя Мидаса[41], который не мог хранить тайну и выболтал ее тростнику.
Она всунула ноги в комнатные, вязаные туфли, накинула епанчу, достала из шкатулки заветный лист с нарисованным планом и пошла будить тетку.
3
Небо проливало дожди не только над Польшей. Деревня Ежи тоже промокла до нитки. Хорошо еще, что дороги были песчаными и продвигались по ним в карете почти без затруднений, только лошади шли не очень ходко. А в деревне Колокольцы почва суглинистая, и от дождя она совсем испрокудилась, и потому карета, свернув с тракта к мызе Новая, с трудом дотащилась до большого каштана, посаженного на перекрестке аллей, а потом встала намертво. Колеса по самую ось погрузились в мутную жижу.
Из кареты выскочил небольшого роста мужчина и, прикрывая от дождя плечи мешковиной, побежал, а вернее сказать, поскакал, как кенгуру, к господскому дому.
Добротный, красивый дом принадлежал ранее помещику Люберову, а ныне всесильному фельдмаршалу Миниху. Разумеется, хозяев не было на месте, они длили свою богатую и праздничную жизнь в Петербурге. В доме жили управляющий-немец и небольшой штат слуг. Заправляла дворней старая, маленькая ключница Настена. Она и разговаривала с посыльным из кареты, когда тот допрыгал до главного подъезда.
— Едем, грязь, дождь, их сиятельству плохо стало, — рассказывал подмокший посыльный — опиши мы его подробнее, в нем легко бы узнался артиллерист Кирилл Иванович, — а карета встала. Дозвольте бригадирше Варваре Петровне Фоминой скоротать время в вашем доме, пока карету починят.
Ключница всплеснула маленькими ручками.
— Ну конечно же! Для нас визит вашей бригадирши в радость! В эдакой глухомани живем. Я немцу-то сейчас объясню, что к чему, он господские комнаты откроет. Зовите их сиятельство.
— Еще добавлю, что бригадирша Варвара Петровна слаба ногами, а потому передвигается в специально изготовленном кресле. Вы не возражаете?..
— Да что же вы, сударь, говорите такое? Чему здесь можно возражать? Да хоть бы в кресле, а хоть бы и на слоне. Не под дождем же их сиятельству сидеть. Не погода, а наказанье Господне! Так и сеет дождь, так и сеет… Сейчас я дворовых пошлю, чтоб вам подсобили.
Инвалидное кресло сняли с запяток кареты, с великими предосторожностями усадили в него Варвару Петровну и повлекли к дому. Евстафий бежал вслед, держа над барыней зонт. Замыкала шествие Клеопатра.
Ключница встретила барыню-мученицу в дверях, поклонилась, а потом скомандовала слугам, взмахнув маленькой ручкой:
— Портшез в синюю гостиную несите!
Словом «портшез» она сразу расположила к себе Варвару Петровну, потому что сделала из старой калеки средневековую благородную даму, которая шагу ступить сама не хочет, а потому расторопные слуги носят ее на изящных носилках. Пройдут годы, вернется все на круги своя, и маленькая, сильно постаревшая ключница так же будет взмахивать рукой и кричать: «Портшез в розовую спальню!», но тогда она будет служить не случайной, дождем подмоченной барыне, а дорогой гостье и родственнице хозяйки усадьбы.
Кресло внесли в гостиную и поставили у камина, который уже начали растапливать. Варвара Петровна улыбнулась племяннице — все идет точно по заранее намеченному плану!
Неделя прошла с той памятной ночи, когда взволнованная Клеопатра явилась в спальню к тетке. Та, по счастью, еще не спала и скорее обрадовалась неурочному появлению племянницы, чем удивилась.
— Что приключилось? Какой непорядок в доме? — приступила она к ней с расспросами. — Да не молчи ты! Что бы ни стряслось в Ежах, хоть бы и пожар (тьфу-тьфу), все развлечение.
— Тетенька, я должна вам открыться. Сие есть тайна за семью печатями, а нынче таинственный полог и приоткрылся.
— Что плетешь, глупая! Говори толком! — Глаза Варвары Петровны уже сияли азартом и любопытством.
Проговорили они до утра. История с пропавшими деньгами тетке была известна, а все прочие кружева — с письмом Родионовой матери, наказом отца, портретом тетки в красном, посещением дома Миниха — были ей неведомы и явились истинным подарком судьбы. Интересно-то как, судари мои! Такого и в романах не всегда прочитаешь!
В полдень, отоспавшись, тетка потребовала к себе Клеопатру и с видом заговорщицы стала шептать в ухо:
— План этот, что на книжной закладке, перерисуй на крупный лист бумаги, и чтоб все совпало, а закладку потом отдай мне под замок.
— Зачем же перерисовывать?
— Чтоб не поистрепался. Мы этот лоскуток бумажный должны будем Родиону Андреевичу в целости отдать. А сами тем временем на место поедем и все выясним.
— Куда ж ехать? Мы же не знаем, план какого дома на этой закладке изображен! Может, это загородное жилище, а может, городское.
— Вот и посмотрим на месте. Как деревня рядом с усадьбой их называется? Ну где парсуна-то в зале висит?
— Колокольцы.
— Ну вот, название редкое. Найдем. Сама говорила, что это где-то под Петергофом.
— Под Ораниенбаумом.
— Вот туда и поедем. Не веришь, что доеду? Смотри!
К ужасу Клеопатры, Варвара Петровна вдруг цепко схватилась за ручки кресла, напряглась так, что жилы вздулись на лбу, а ногти на руках залиловели, и встала.
— Палку дай, — прошептала она одними губами, — Там, в углу.
