постоял под обжигающими струями минут десять. Потом почувствовал, что хочет есть. Он отломил по куску колбасы и хлеба и с закрытыми глазами сжевал их, запив купленной по дороге бутылкой пива. Сам не заметив как, он повалился на подушку. «Я подремлю полчаса и встану, поеду в больницу», — подумал он.
Перед глазами вдруг началось мельтешение. Вот главный врач смотрит его документы, вот станция метро, возле которой он сел в автобус… Дима стал погружаться в вязкое тепло сна. «Нужно ехать… Конечно. Но только на чем? Сейчас ведь ночь. На автобусе… Какое странное название — „Красная Шапочка“. Но ведь она ходит только в Москву?» Что это с ним? Снится ему это или было на самом деле?
…Места в салоне все оказались заняты. Дима посмотрел вдоль прохода: по обеим сторонам сидели какие-то обыкновенные, невзрачные люди. На переднем сиденье оживленно болтали о чем-то доктор Дыня и доктор Картошка. Красивая дама, чьи волнистые черные волосы были приглажены на прямой пробор, будто блестящие птичьи крылья, оценивающе глянула на него со своего сиденья у окна в середине автобуса и тут же отвернулась. Во сне он узнал Альфию. Он нерешительно тронулся вперед. Кресло рядом с ней, единственное во всем салоне, оказалось свободным. «Если нельзя будет сесть — постою где-нибудь сзади». Он поравнялся со свободным сиденьем, мгновение помедлил и двинулся дальше. Вдруг дама резко выбросила в его сторону палец и повелительно сказала: «Садитесь!» Он пробормотал что-то извинительно-благодарственное и неловко сел.
— Вещи логичнее поставить под сиденье. — Дама высокомерно взглянула на его простую трикотажную рубашку, на тяжеловатые для такой жары джинсы.
— Не беспокойтесь. Они мне не мешают.
— Мне будут мешать. Разговаривать будет неудобно.
— А мы будем разговаривать? — попытался он пошутить.
— Может быть, если мне с вами не будет скучно, — сухо пообещала дама и решительно поймала взглядом его зрачки.
Автобус вырулил на широкий проспект. За окном мелькали кварталы новостроек, торговые центры, газоны, дорожные развязки. Пассажиры переговаривались друг с другом, чему-то смеялись, кто-то через проход показывал фотографии. Его соседка вначале прислушивалась к разноголосому гомону с еле заметной презрительной гримасой, потом вдруг болезненно поморщилась, будто все эти разговоры вызвали у нее страшную боль, и в изнеможении откинула голову на серый льняной подголовник. Он подождал некоторое время. Дама вытянулась на сиденье и прикрыла глаза.
Автобус уверенно двигался к МКАД. Краешек пластиковой обертки портрета доктора Фрейда под дуновением теплого ветра отклеился от стекла и мелко дрожал в потоке воздуха, как нежданно попавшаяся в плен муха.
Дима украдкой косился на соседку. На ее загорелом гладком лице не дрожал ни один мускул, только длинные блестящие серьги слегка покачивались в такт потряхиваниям автобуса. Дама, казалось, спала. Дима почему-то почувствовал себя оскорбленным. «Зачем же обещала, что будем разговаривать?» Все вокруг утихли — видимо, тоже решили вздремнуть.
В автобусе стало жарко. Сквозь светлые занавески яростно жгло летнее солнце. Урчание двигателя будто отодвинулось далеко.
— Имейте в виду: «Красная Шапочка» уходит ровно в восемь! — услышал он вдруг возле своей щеки.
Дима вздрогнул. Около его лица близко-близко синели странные раскосые глаза незнакомки и внимательно его рассматривали, обследовали каждую черточку. Его волной накрыл аромат духов. Дима почувствовал возбуждение, которое показалось неприятным — с ним играли. Он нахмурился и промолчал.
Незнакомка отодвинулась, усмехнулась. Ее розовые блестящие губы приоткрылись, обнажив ровные зубы:
— Запомните! Опаздывать нельзя!
Красивое лицо вдруг сделалось равнодушным. Дама отвернулось к окну. «Сумасшедший дом», — с раздражением подумал Дмитрий. Он ждал продолжения, но дама больше не сказала Диме ни слова.
Автобус уже ехал за городом. Строительные рынки, придорожные кафе, подмосковные городки, раскрашенные бензоколонки — все сменяло друг друга в солнечной дымке.
Потом «Красная Шапочка» замедлила ход и свернула. Теперь за окнами мелькали березовые рощицы и дачные участки. Понеслись пригорки да взгорки. Нарядный поселок кирпичных коттеджей сменился типовыми панельными пятиэтажками. Наконец показались заброшенная колхозная ферма и маленький пруд, двухэтажная школа, крохотный детский сад. За ними появилась длинная аллея ярко-зеленых лиственниц, а дальше — сосновый бор, красная кирпичная церковь с высокой облупившейся колокольней…
Вот автобус въехал в открытые чугунные решетчатые ворота. Около тридцати легковых машин уже припарковались на площадке. «Красная Шапочка» сделала разворот посреди довольно большой заасфальтированной площади и остановилась у голубой деревянной будочки-остановки. Люди неторопливо стали вставать со своих мест. Дама провела рукой по своему лицу, будто сняла паутину, и, подавив зевок, взяла с колен сумку.
Дима, нарочно не взглянув на нее, потянулся за всеми к выходу. Еще из автобусного окна он увидел столб со стрелочками указателей и отметил одну, с надписью «Административный корпус». Выскочил из автобуса и, не оглядываясь, пошел в указанном направлении.
Главного врача он удачно застал в кабинете.
Настя
Как замечательно бродить ночью по летнему саду! Пусть днем этот сад представляет собой скопище пыльных кустов обычной сирени, колючей акации и недозрелого боярышника — ночью он полон ароматов, таинственных шорохов, ласковых светляков. Покрытые пыльцой, как серебристой шерстью, ночные бабочки со стуком бьются в желтое окно ординаторской, где сидит за столом противная старая тетка в белом халате, прихлебывает из кружки и что-то быстро-быстро пишет. Их жирные тела оставляют на стекле тусклые пятна-следы.
Настя шла, продираясь сквозь кусты, в обход больницы. Ага, вот с этой стороны растет жасмин. Во тьме виднелось только белое облако, но Настя знает, что это он тревожит запахом всю округу. Даже запах йода и застарелой мочи на вывешенных на просушку матрасах из урологического отделения кажется не так отвратителен, когда перебивается его ароматом.
Такой же огромный куст рос возле дома у них на даче, когда Настя была еще маленькой. Дача была отцовская, небольшая. Зимой отец учил ее ходить на лыжах, а потом они втроем с матерью варили на даче пельмени из пачки. Было холодно, и у Насти после лыж часто поднималась температура. Летом она рвала смородину прямо с кустов, до сих пор, кажется, чувствует терпкий вкус недозрелых ягод. Недалеко от дачи был лес. В июле в доме пахло малиновым вареньем, а в августе — грибами.
Настя не скучала о том времени. Мать все время ругалась с отцом, плакала, в чем-то его обвиняла. Когда Настя уже училась в школе, мать окончательно разошлась с мужем и вместо дачи оставила дочь на все лето в квартире. Тому, что мать стала работать целыми днями, Настя не огорчилась. Она очень любила бывать дома одна. Правда, мать вечерами орала, что Настя — лентяйка, ничего не делает — не убирает в комнате, не моет посуду, не стирает свои вещи — а что их стирать, если мать все равно все заталкивает разом в стиральную машинку? Но орала-то она всего час или два, а весь день перед этим Настя была свободна — делала что хотела, жила как хотела.
Еще мать ругалась, что Настя не учит уроки, не ходит в школу. Но вот ответьте: зачем их учить, если все равно она забывает все, что написано в учебниках? Особенно по физике и по химии. Эти предметы вообще мало кому даются. Да в жизни ничего из этого не нужно. В жизни все куплено. И если есть деньги, то будет и институт, и красивая одежда, и дом, и машина. Но только Насте-то все равно ничего не светило.
