Денег, что зарабатывала мать, хватало только на еду да на репетитора по математике, которого к Насте приставили. А зачем было приставлять? Все равно она только делала вид, что занималась. Уж этот бедный репетитор всю голову сломал, как только ей задачки не объяснял — Настя его даже и не слушала.
А потом мать неожиданно вышла замуж. Настя и не ожидала, что мать еще на что-то годится. Жить стало тяжелее. Отчим увез мать то ли в Чехию, то ли в Польшу, где у него, как он говорил, был какой-то небольшой бизнес. Настю определили в институт. Чтобы не скучала, приставили к ней шофера и няньку — готовить обед. На фиг ей нужен этот обед? Она и вообще-то часто не ела. Только, оказалось, ей нужно что-нибудь выпить. Спиртное. Настя даже сама не понимала, когда приучилась к такому распорядку, но это ей здорово помогало. Снимало все вопросы — что с нее возьмешь?
В последнее время Настя стала ходить на бульвар. Там ребята собирались прикольные. Такого нарасскажут — ни в одном учебнике не написано. Еще она любила фантастику. Часто думала: что бы она стала делать, если бы пришлось оказаться там, в другом мире… Как бы она разговаривала, что ела?
Ох, какая яркая луна выкатилась на небо! Даже звезд не видно. Звезды видно, только если лечь на землю и с боков загородить лицо листьями лопуха. Мать несколько раз показывала ей Большую Медведицу, но Настя не понимала: откуда у нее ковш? И что такое ковш, если на небе медведица? Поэтому, наверное, и запомнить не могла. Интересно, есть ли на небе люди? Вообще-то, Настя не любила людей. Все время куда-то лезут, чего-то хотят. Неужели не могут просто жить? Смотреть на небо? Нюхать жасмин?
А тут еще мать по телефону стала все время нудить, что Настя должна уважать отчима, потому что он добился всего сам. А чего такого он добился?
Отчима звали Ираклий. Настя слышать не могла это имя. Это он послал ее изучать историю бывших соцстран, учиться говорить то ли по-чешски, то ли по-польски — и мать теперь твердила, как попугай, что если Настя будет хорошо учиться, ее пошлют на полгода то ли в Прагу, то ли в Варшаву по студенческому обмену. Да пусть катятся они все с этой Варшавой! Утром так неохота вставать! Ехать на дурацкие лекции в институт, потом готовиться к семинарам… Настя не понимает, зачем преподаватели хотят, чтобы она рассказала им какие-то мелочи, какие-то незначительные события, которые происходили в какой-то малюсенькой стране бог знает сколько лет назад. Да она просто не может запомнить все это! Кому это надо? Вот она лежит сейчас на земле, над душой никто не стоит, трава, влажная после жаркого дня, так приятно холодит спину. Живот не болит. Она могла бы пролежать так вечно.
Мерзкая нянька нажаловалась матери, что Настя не ходит в институт. Отчим приказал шоферу, чтобы ее туда возили, чуть не силой. Но ведь на всякое действие есть противодействие, это она как раз запомнила из уроков физики. Настя пила перед занятиями пиво, а лучше мартини. Ставит будильник на шесть утра, а возле постели — стакан и бутылку. Будильник звенит, она наливает, полный стаканчик — хрясь! Нянька приходит, а Настя ни в дугу. Охранник ее трясет, а она на него — запахом изо рта! Не повезут же они ее пьяную в институт! А после двух, когда Настя проспится, ехать куда-то уже бесполезно. Так она в своей кровати и лежит. Думает о чем-нибудь приятном, мечтает…
А вечером — на бульвар. Она с ребятами сидит на траве. Это так приятно. Она любит сидеть на траве. Нянька с охранником караулят в сторонке, в машине. Ровно в час забирают домой. Перед ребятами сначала неудобно было, а потом все привыкли. Насте даже нравилось, что ребята думают, что она по жизни с рождения такая крутая. Все-таки большая машина чего-то стоит. И сиденье у нее широкое, мягкое. Охранник не связывается, боится, а нянька, конечно, ворчит. Насте иногда ужасно хочется треснуть ее чем-нибудь тяжелым по голове, но приходится сдерживаться и иногда даже ходить в институт, потому что мать пригрозила: «Выведешь из терпения — отмазки не будет».
Все-таки не выдержала. Нянька довела. Они ее заперли в квартире — к экзаменам готовиться, так Настя нарочно всю нянькину одежду ножницами располосовала, посуду перебила и компьютер сломала. Они матери позвонили — та говорит: «Скорую» вызывайте. «Скорая» приехала — сделала укол. Ничего, Насте даже понравилось — всю ночь пробыла как на другой планете, где живут одни рыбы. Настя плавала среди них, и вода так же холодила ее тело, как сейчас трава. А наутро-то и позвали ее поехать проветриться — и вот уже полтора месяца здесь. Надоело ужасно.
Хотя, конечно, здесь еще не очень страшно. Пожалуй, больше всего Настя боится тюрьмы. Несколько раз по телику видела, что девушек там заставляют работать. Сидят они в черных ужасных куртках и что-то шьют. Настя ни шить, ни вязать не умеет. У нее просто не получается дольше двух минут иголку в руках держать, сразу хочется ее засунуть куда-нибудь. Все равно куда, хоть кому-нибудь в задницу. И убежать. Спрятаться, лишь бы не заставляли ничего делать.
Она отодвинула лопух от лица. Ей, наверное, повезло, что живот заболел. А новому доктору она нравится. Она же видит. Может, он поможет ей отсюда сбежать? Правда, эта Альфия-как-ее-там, говорит, что она, Настя, должна набраться терпения и лечиться, но Настя ей не верит. Ей не от чего лечиться. Это им всем лечиться пора — от постоянных забот, хлопот, погони за деньгами… А ей, Насте, так мало надо — лишь бы оставили в покое. И как удачно вышло, что привез ее сюда молодой доктор, а не Сова. Она проснулась среди ночи — никого нет. Пошла в туалет, а там окно на одном шпингалете держится. Cела на подоконник — сверху луна. Господи, какое счастье осознавать, что можно сделать один прыжок — и она на свободе! Вернется она, никуда не денется, но хоть побудет одна-одинешенька, хоть несколько часов.
Настя накрыла лицо широким листом лопуха, вздохнула глубоко-глубоко и снова заснула почти счастливым спокойным сном.
Проснулся Дима как от толчка. Звонил телефон. Он нажал кнопку и взглянул в окно. Рассветало.
— Дежурный хирург из районной больницы. Вы, молодой человек, сейчас где?
Дима со сна пробормотал:
— В общежитии.
Голос пожилой докторши не предвещал ничего хорошего.
— Давайте приезжайте быстрее. Смылась ваша Полежаева из больницы. Не знаем, где ее искать.
Дима остолбенел.
— Как это смылась?
— А так. Возите черт знает кого! Как будто у нас без ваших больных делать нечего.
— Я сейчас приеду! — Дима спешно стал натягивать джинсы.
В трубке наступила секундная пауза.
— Милицию сам будешь вызывать или мне вызвать?
Он, уже в рубашке, стоял на пороге.
— Пожалуйста, подождите меня. Я уже выезжаю. Это какое-то недоразумение…
Доктор вздохнула. Ей и самой не хотелось связываться с милицией, но чем черт не шутит.
— А эта ненормальная у вас как? Не опасная?
— Знаете, — Дима решился сказать, как есть, — я в этом отделении работаю со вчерашнего дня. И эту девушку вчера первый раз в жизни увидел. Но мне кажется, я ее найду, вы не беспокойтесь, вы только подождите… И извините меня за то, что уехал…
— Бог простит! Скорее приезжай, — сказала дежурная докторша и повесила трубку.
«Если не найду — что тогда скажу Альфие?» — успел подумать Дима и кубарем скатился по лестнице.
Альфия
Ночь и луна не давали покоя не только Насте. Когда Альфия уже доставала из шкафа дежурный комплект постельного белья, чтобы несколько часов подремать до утра, в окно ее кабинета раздался стук.
— Кто там? — Она удивилась, но почему-то не испугалась.
— Алечка, погода прекрасная! Не выйдешь погулять?
На Альфию вдруг напал официальный тон:
— Владимир Михайлович, это вы?
