— Во что же ты играла?
Она улыбнулась:
— Будешь смеяться… У меня была такая лиса разрисованная, из папье-маше. В синем сарафане. С роскошным хвостом. Ее было ужасно неудобно заворачивать в тряпочки, как в пеленки, как другие заворачивали пупсов. Но я все-таки ее завертывала в разные лоскутки, которые украдкой воровала у бабушки из специальной коробки. И никому не показывала свою лису, чтобы все думали, что я тоже нянчу пупса. Бабушка ужасно ругалась — я ведь могла на тряпки и какое-нибудь платье ее изрезать — и называла меня татарчонком проклятым.
— Бедный ты мой татарчонок… — Володя прижал ее к себе.
— Господи, боже мой! Зачем я все это тебе рассказала? — Альфия резко встала. — Извини. Проводи меня, мне пора…
Но Володя держал ее крепко.
— Аля, почему? — Он прижался к ее щеке.
— Почему, почему… — Она смотрела не на него, а куда-то в сторону. — Вот ты сказал: «бедная моя»… А я тебе не верю. — Ее губы сложились в одну горькую ломаную линию.
— Почему?
— Потому что там, со второго этажа твоего дома, смотрела на нас в окно эта девка.
— Я ее прогнал.
— А это уже ничего не изменит. Я ведь навсегда запомнила, что она здесь была…
Он убрал руку.
— Она — это не ты. Таких, как ты, больше нет.
Альфия почувствовала, что очень устала. Почему она должна все время сопротивляться?
Он почувствовал ее слабость и поднял на руки.
— Мы будем одни. Никого больше не будет в нашем доме. Тебе будет хорошо!
Ей показалось, что она вся покрыта льдом. Что нужно сделать, чтобы оттаять?
— Налей мне еще вина.
Он, торопясь, понес свою добычу в дом.
— Я обязательно налью. Вино, шампанское, коньяк, водку — что хочешь. Только чуть позже. Хочешь горячую ванну? Я сделаю тебе сам.
— В ванне я еще засну.
— Я тебя разбужу.
Она подумала вдруг об этом парне, Сурине. Она сказала ему: «Пойдемте со мной!» А он не пошел. Ну, что ж, пусть тогда ему будет хуже. Где он сейчас? Наверное, ютится на кушетке где-нибудь в коридоре?
Она сказала:
— Нет, ванну не надо. Только вино и постель.
И услышала в ответ Володин голос:
— Все будет, как ты захочешь, моя дорогая.
Настя
Чьи-то смутно знакомые руки стали ее тормошить.
— Глупая девчонка! Вставай! Держись за мою шею! Ведь ты совсем окоченела!
Настя с трудом разлепила глаза, но не смогла пошевелить ни рукой, ни ногой — все ее существо спрессовалось, заледенело, околдовалось. Кожа не чувствовала прикосновений.
— Ну что это такое! Зачем ты сбежала? Устроила переполох на всю больницу!
Лицо ее нового врача оказалось близко-близко. Так вот, оказывается, чьи руки взметнули ее до небес! Что ж, это даже к лучшему: не надо самой тащиться назад, пускаться в дурацкие объяснения, как да что… В фильмах, которые Настя любила смотреть, настоящие герои всегда носили девушек на руках. Она даже вспомнила один эпизод. У девушки был
— Настя! Что ты бормочешь?
Она посмотрела на Дмитрия с удивлением. Может, это действительно тот человек, который послан ее защищать?
— Как ты могла спрыгнуть в окно? Там же крапива выше человеческого роста!
— Да? — удивилась она. — А у меня нет ни одного волдыря. Я, наверное, в ней и спала.
Он внес ее в отделение. Больные, все, кто мог, выглядывали из дверей всех без исключения палат. Слух о том, что из отделения сбежала больная, носился от койки к койке с раннего утра.
Дежурная докторша поправила на седой голове колпак.
— Ну, девушка, вы даете! Спать на земле! Вы о чем думали?
Настя молчала.
«Какие они грубые, эти доктора!» — подумал Дима.
— А если пневмония разовьется? Я уже не говорю об аднексите и радикулите…
Настя поморщилась. Все эти слова витали вокруг нее, как назойливая осенняя муха. «Ничего со мной не будет!» — думала она.
Дима спросил:
— Что мы сейчас должны делать?
— Анализы сдавать! Вон лаборантка в отделение пришла. Идите. Ловите ее в коридоре.
Дима взял Настю за руку и повел сдавать анализы. Докторша, молча качая головой, посмотрела им вслед.
После анализов был снова осмотр, наконец, пришла гинеколог. Дима стоял у ординаторской и прислушивался к рокоту голосов за дверью.
Докторша словно почувствовала его присутствие. Вышла. Строго взглянула.
— Надо подождать результаты анализов. Как все будет ясно — я вас приглашу.
Он вернулся назад в коридор. Настя — с утра опять бледная, одинокая, худая — сидела, как маленькая старушка, на кушетке, свесив голые ноги.
— Залезь под одеяло. Еще простудишься.
Больные, кто мог, потянулись к завтраку. Небольшой холл отделения преобразился в столовую.
— Хочешь есть? — спросил он Настю.
— Меня тошнит от этого запаха.
Раздатчица из столовой шлепнула перед Настей алюминиевую миску с какой-то серой кашицеобразной бурдой.
— У нас в психушке и то кормят лучше.
Он взял миску и отнес назад. На кухню.
— Можно чаю?
— Кружка у вас есть? — В раздаточном окне мелькнула толстая фигура в халате.
— Нет, мы только первый день здесь.
Фигура посмотрела на него, почесала в затылке и плеснула чай в большую фаянсовую кружку.
— Только кружку потом назад принесешь. Эта — лично моя.
— Спасибо. Я принесу.
Он понес кружку Насте.
— Выпей горячего чаю.
