любила наряды, духи, машины, но теперь… если бы ты видел, как она одета. И не забывай, что, кроме работы, ей приходилось заботиться еще и обо мне, о тебе и о доме…
— Дети и дома были у всех. Твоя мать была избалована своей так называемой красотой.
— Батя, ей правда очень плохо. — Саша отвернулся от отца и сел на место. Ну почему никто не может отказаться от своей ненависти?
— Ты даже не представляешь, как она изменилась. Она постарела… Живет, я подозреваю, впроголодь. Она ведь никогда не умела экономить, — Саша усмехнулся, — так же, как и я. Я тоже не знаю, пап, куда идут у меня деньги.
— Она сломала мне жизнь, — глухо сказал отец. — Пусть теперь расплачивается.
— Папа, дай, пожалуйста, ей денег на ремонт квартиры. Не жадничай. Она живет ужасно. Я тоже отдам все, что у меня есть.
— Для этой женщины у меня денег нет. — Отец повернулся и вышел из комнаты. Саша посидел еще за столом, за отодвинутой тарелкой. Где взять деньги? Вроде он и получает не так уж мало, а от получки до получки почти ничего не остается. Он задумался. Как же живут другие? У Витьки семья. Соболевский один, но он два раза в год ездит за границу. На это тоже нужны средства. Он вспомнил, что Витька весной звал его совмещать на кафедре. Он отказался. Может быть, зря. Он надеялся, что Хачек даст ему еще ставку. Но лето прошло, а Хачек молчит. Теперь уж точно не даст. Отпускной период закончился. А то, что иногда Саша замечал, как санитары о чем-то договариваются с экспертами… Для него это было очень сложно. Он знал, что Витька, например, очень часто тихонько о чем-то говорит с санитарами. Антонина вообще ходит к нему как к брату родному. Все время — шу-шу-шу… Также ходит и Клавка, и этот их гомик Алексей… Вскрыть труп пораньше, чтоб было удобно родственникам, когда в выходной день, когда после дежурства… Рассказать им что-нибудь этакое… интересное, чтоб они долго потом обсасывали это между собой. Дополнительную пайку таким образом заработать — только ленивый не сможет. Но вот он, Саша, не может. Клавка как-то раз тоже подошла к нему с таким предложением, но он отказался. А больше к нему никто и не подходил. Он ведь в Бюро вроде свой, но как бы и особняком. Он сын своего отца. Хачек следит за ним особенно строго. И он, Саша, не может допустить, чтобы у Хачека была хоть малейшая возможность прищемить его. Санитары ведь обо всем докладывают начальнику, Саша знает это на сто процентов. И повторить печальную судьбу матери ему тоже не хочется. Она вот тогда гордо вскинулась и ушла. Не захотела больше работать с отцом. А куда идти — не подумала. В области у них одно-единственное Бюро. И захочешь сменить работу — а идти некуда. Вон Соболевский вроде раньше работал врачом. Он рассказывал Саше, с каким трудом выцарапал специализацию по судебной медицине. А уж обратный путь — из экспертизы в больницу — вообще, наверное, неосуществим.
Еще отец в самый первый день его выхода на работу предупредил Сашу:
— Ты никогда не иди на поводу у следователя. Хоть этот следователь прислан от самого Господа Бога. Один раз на что-нибудь согласишься, хоть на самую малость — потом на всю жизнь останешься у него в кармане. Посадить тебя будет — раз плюнуть.
Саша встал, прошел к отцу в комнату. Отец сидел перед телевизором и невидящими глазами смотрел на экран.
— Батя, я тебя очень уважаю, — Саша вдруг как старший положил отцу руку на плечо, — но в отношении матери — ты не прав.
— Ну иди тогда и живи с ней! Со своей матушкой — шлюхой! — Отец в сердцах выскочил из комнаты, пометался по кухне и стал опять нервно курить в окно.
Саша посмотрел ему вслед, выключил телевизор и пошел спать.
Как приятно наблюдать сквозь стекло машины вечерний город. Уже нет сутолоки спешащих после работы людей, уже проехали переполненные автобусы и троллейбусы, трамваи перестали истерично звенеть и останавливаться из-за заторов в самый неподходящий момент. На улицах уже не так много прохожих — в основном молодежь, не желающая сидеть дома. Девушки загорелые, все еще с голыми ногами, в мини-юбках — благо погода позволяет… И зелень. Зелень деревьев и газонов, так приятная глазу на фоне темно-синего неба. Еще месяц-полтора продлится сухая теплая осень, а потом дожди и мороз. Холода, холода до самого апреля. Впрочем, уже неделю по ночам с земли поднимается прохладный туман. Не то что в июле, когда на земле можно спать — не замерзнешь. Трещат цикады, и ветерок освежающий, но не холодный.
Лена откинула голову на подголовник сиденья. В машине работал кондиционер, но ей захотелось открыть окно. Какой чудесный мягкий ветерок, как романтичны улицы при свете электрических фонарей.
Рядом Игорь. Вот он плавно ведет машину, искоса поглядывает на нее.
— Ты мне кого-то напоминаешь. — Задумался. — Не могу вспомнить кого. Может, хочешь пройтись? — Как мягко перешел он на «ты». Это здорово. И он теперь для нее тоже не по отчеству, просто Игорь. Он сам ей так предложил.
— Хочу. Только мне уже пора домой. Меня мама ждет. К ужину.
— Ты что, до сих пор учишься в седьмом классе?
Лена улыбнулась.
— К сожалению, нет. Или к счастью. А то, что мама ждет, так это естественно. Она у меня теперь одна. И я у нее одна.
И Игорь засмеялся.
— А я своей старушенции позвонил, что задерживаюсь.
— Твоей маме?
— Да.
— Она тоже ждет к ужину?
— Она еще сильнее ждет, чем твоя.
— Почему?
— Моя — старше. У нее меньше времени.
Лена задумалась. Какой он умный. И заботливый. И хорошо, что мама у него — «старушенция».
— А моя мама — молодая, красивая. Примерно такого же возраста, как ты. Чуть-чуть постарше. — Лена сказала это весьма кокетливо.
— А твой отец?
— Он умер год назад. — И, пожалуй, Лена впервые сказала о смерти отца как об обыденном. И сама себя поймала на этом. Это из-за Игоря. С ним все легко.
— Куда ты хочешь пойти?
Лена внимательно посмотрела на улицу за окном. Оказывается, они недалеко от набережной.
— В этом районе города вариант только один. «Писающий летчик».
Он усмехнулся:
— Не очень оригинально, но для тебя я готов.
— Ты что, не любишь это место?
— Оно мне знакомо, как моя собственная квартира. Разве вы, когда учились, не совершали сюда паломничества каждый день?
— Конечно! За это я его и люблю. Я когда маленькая была, почти каждый день ходила к этому памятнику гулять с отцом.
Соболевский припарковал машину на боковой улице — через квартал от пешеходной зоны бульвара, ведущего к полукруглой площадке, вышел и открыл Лене дверцу:
— Пошли.
На воздухе было еще тепло и по-летнему пахло пылью, зноем и последней в этом году скошенной на газонах травой. Но к этим привычным запахам лета уже предательски подступал порывами сухой ветер. Он нес с собой тревожащую прохладу осени, и его первые жертвы — сухие листья с шорохом падали на тротуар к ногам Лены и Соболевского.
— Как жаль, что скоро лету конец, — сказала Лена.
— Конец — делу венец, — улыбнулся ей Соболевский, но его слова почему-то показались Лене такими же тревожащими, как ветер. В молчании переулком они вышли на площадь к институту. Статуя летчика
