половина, оставались только те, кому это было хоть немного не скучно. По крайней мере остальные им не мешали. Она сама, увы, к этим интересующимся не принадлежала.
Внимательно наблюдая и слушая, Лена также поняла и слабую сторону Петра Сергеевича. Недаром же она спросила себя, волнуется он перед занятием или нет. Петя, конечно же, не волновался. Но оказалось, что его метод преподавания имеет один очень заметный недостаток. Из-за своей любви к судебной медицине и действительно очень больших знаний Рябинкин не замечал, что то, о чем он говорит как о совершенно естественном, остается абсолютно непонятным в неподготовленной аудитории. А если студенты перестают понимать преподавателя — они отключаются. Лена подумала, что абсолютно неправильно терпеть все грубости и унижения от Хачека, переживать хамство Клавки лишь для того, чтобы смотреть на скучающие физиономии и томно прикрытые платочками рты. Может, ей стоит отказаться от этой половины ставки и вообще не ходить со студентами в секционную? Вот она же в свое время не ходила, и ничего — не умерла.
Ей захотелось поговорить об этом с Соболевским. Она осторожно вышла, так, чтобы не заметил Рябинкин, и заглянула в комнату экспертов. Игоря в ней не было. Зато посередине, растопырив ноги и уперев руки в бока, стояла Клавдия и о чем-то разговаривала с Поповым. Лена услышала: «Я все передам Антонине» — и сейчас же закрыла дверь. Ей стало неприятно. Она вернулась назад и посмотрела на часы. До конца занятия оставалось еще сорок пять минут, и до начала лекции, которую должен был читать Рябинкин, — тоже час. Но до лекции еще надо было добраться. Как же он успеет быть одновременно в разных местах?
Петр Сергеевич будто прочитал ее мысли. Он разогнулся над столом и посмотрел на часы, которые висели на стене напротив. Лена поняла, что он тоже прикидывает время. Студенты, обрадовавшись паузе, немного ожили.
— Елена Николаевна, — негромко спросил Рябинкин, — Извеков или Соболевский здесь?
— Я никого из них не видела. — Лена ощутила смутную тревогу.
Петр Сергеевич отложил инструменты и пристально посмотрел на нее. Потом, будто раздумывая, оглядел студентов. Они под его взглядом немного подобрались и постарались сделать заинтересованные лица. Лена чуть не фыркнула от смеха — так это все было узнаваемо!
— Ребята, мы не смогли сегодня начать вовремя секционное занятие, — сказал серьезно Рябинкин. — Я извиняюсь за это, но потеряли мы двадцать минут не по своей воле. Вы сами видели, что из-за эксгумации нам не смогли вовремя подготовить стол. Но теперь проблема в том, что мне надо ехать читать лекцию вашему же курсу, но другому потоку.
— Ну и хорошо! — вдруг сказал кто-то из парней, спрятавшийся под хирургической маской. — Поезжайте, мы вас отпускаем.
— Спасибо, — иронически поклонился Петр Сергеевич. — И я этим воспользуюсь. Но только после того, как покажу вам, как вскрывается основная пазуха черепа. После этого вас оставлю. Итоги сегодняшней секции подведет с вами Елена Николаевна.
— Но как же… — У Лены глаза стали как блюдца.
— Другого выхода нет. Как-нибудь подведешь.
Лена больше не смогла вымолвить ни слова.
Петр Сергеевич опять посмотрел на нее, вздохнул и теперь уже обратился к студентам:
— Внимание! Есть среди вас будущие отоларингологи? — Студенты молчали. — А нейрохирурги?
— Мы еще не знаем, — выступил тот же самый парень в маске.
— Тогда думайте все! — Петр Сергеевич взял в руки долото и молоточек. — Нам надо вскрыть основную пазуху черепа. Вы же понимаете, что для вскрытия пазух вовсе не обязательно портить человеку лицо? Кто помнит хирургический доступ к ней?
Все подавленно молчали, и лишь одна девушка тихо предположила:
— Через рот?
— Уже хорошо, — заметил Рябинкин.
— Хорошо, что не через прямую кишку. — Парень в маске решил, что он может острить.
— Ну-ка, кто смелый, помогите мне подержать голову, — попросил Петя. — Да не мою! Голову объекта исследования.
Но студенты, как по команде, отпрянули от стола. Стрелка настенных часов неумолимо дрогнула и перепрыгнула вперед еще на минуту. Петр Сергеевич взглянул на Лену. Уговаривать студентов в такой ситуации — дохлый номер. Делать было нечего. Лена быстро подошла к лабораторному столу и достала из большой коробки прекрасные импортные перчатки. Хорошо обсыпанные тальком, они сами облекли ее руки. Потом встала на место, сделала глубокий вдох, задержала дыхание… и с двух сторон ладонями крепко обхватила голову трупа. Все у нее внутри задрожало от ужаса. Захотелось бросить эту голову и убежать. Убежать далеко, чтобы никогда больше не видеть отвратительной секционной…
Нет, так нельзя. Это не труп, не дохлятина, не мерзость, уговаривала она себя. Это — объект исследования, это — человеческий материал! Она должна держать эту голову. Ощущать под пальцами затылочные бугры, хрящи ушных раковин, чувствовать тяжелую мертвую прохладу в своих руках. Это нужно для Рябинкина, для студентов и для нее. Ведь если она пришла работать на кафедру, это входит в ее обязанности… Это теперь ее профессия. Ведь не стала бы она отказываться подержать голову больного, если бы ее попросила об этом ее руководительница? Лена уговаривала себя, но ее руки даже через перчатки не могли свыкнуться со страшными, непривычными ощущениями. Лена сжала зубы от напряжения и почти сомкнула веки.
— Привыкай, — раздался вдруг возле ее уха шепот Рябинкина.
«Так он специально меня не предупредил!» — догадалась Лена. И ей вдруг почему-то стало легче. Если надо бороться — она будет бороться. Она снова прикрыла глаза и увидела: то ли после шестого, то ли седьмого класса она путешествует с мамой и папой на теплоходе. Ей скучно, и от нечего делать она читает в кают-компании книги из теплоходной библиотеки. Лена ясно вспомнила потрепанную матерчатую обложку. Жуткая история — Стендаль. Мадемуазель де ла Моль везет в карете на собственных коленях отрубленную голову своего любовника — Жюльена Сореля.
Первая мысль: «Я бы так не смогла». У рыженькой Лены тогда были загорелые коленки и короткая стрижка — чтоб волосы не надо было каждый день укладывать. Красивая прическа гораздо важнее, чем все на свете книжки. Но темнота кареты, сухие глаза восемнадцатилетней аристократки и тяжесть отрубленной головы — это было сильно. Она бы так не смогла…
Куда ты денешься? Надо — сможешь. А оказывается, мертвая голова — действительно тяжелая и холодная штука…
Рябинкин поправил Ленины руки так, чтобы студентам все было хорошо видно. Она опять сжала ладонями мертвые вдавленные виски.
— Ну, теперь, ребятки, самое интересное!
Ох и оптимист же этот Рябинкин.
Несколько решительных точных движений молотком по долоту — и костная стенка пазухи пробита.
— Отделяем кость, не повреждая внутреннюю оболочку пазухи… Работаем очень аккуратно. Если ее повредить — нахождение в ней жидкости будет недостоверно…
Студенты недоуменно переглянулись. Жидкости? У трупа что, насморк? Этмоидит? Менингит?
Округлый кусочек аккуратно отколотой кости лег на металлическую поверхность стола.
Рябинкин торжествовал.
— Ну, смотрите! Кость мы выдули, а слизистая оболочка осталась неповрежденной?! Пазуха закрыта. Что в ней находится, нам пока неизвестно. Нам нужно это исследовать. Да?
Студенты молчали, как заколдованные.
Лена наклонилась над мертвой головой.
— Да!
— Ну-ка, ты еще посмотри! — Рябинкин указал долотом в сторону разговорчивого парня. Тот долго смотрел неизвестно куда, при этом Лена засомневалась, понимает ли кто-нибудь вообще, что они делают, и наконец произнес:
— Вроде да. Как простыней занавешено.
