— Разумеется, нет! — воскликнул судья. — Собственники в Лондоне ничего не знают о контрабандной торговле опиумом между Гонконгом и Сан-Франциско. Я думаю, они последние узнали бы об этом — в случае захвата судна. Нет, я думал о капитане. Но где бы он мог взять деньги, — после всего случившегося, затратив такую сумму на покупку товара в Китае? Разве что он действует по поручению кого-нибудь во Фриско [24]; но в таком случае, — и тут мы опять попадаем в заколдованный круг, — Беллэрс не мог бы быть выбран поверенным.
— Я, кажется, с уверенностью могу сказать, что это не капитан, — заметил я, — так как он и Беллэрс не знакомы друг с другом.
— Ведь это капитан был, с красным лицом и шелковым платком? Мне казалось, что он следил за Беллэрсом с величайшим интересом, — возразил мистер Морган.
— Совершенно верно, — сказал я. — Трент глубоко заинтересован в деле; он, по-видимому, знает Беллэрса, и, без сомнения знал, зачем он там находится; но я готов отдать руку на отсечение, что Беллэрс не знает Трента.
— Другая странность, — заметил судья. — Ну, мы славно провели утро. Но послушайтесь совета старого законника и отправляйтесь к Мидуэй-Айленд как можно скорее. Тут замешаны большие деньги, а Беллэрс и К® не такие люди, чтобы останавливаться перед пустяками.
С этим напутствием судья Морган пожал мне руку и направился по Монгомери-стрит, а я вошел в «Западный Отель», у подъезда которого кончился наш разговор. Здесь меня хорошо знали, и услыхав, что я жду Пинкертона завтракать, пригласили в буфет. Сидя в укромном уголке, я начал понемногу оправляться после бурных впечатлений, когда поспешно вошел и, обменявшись несколькими словами с прислугой, направился к телефону не кто иной, как мистер Генри Беллэрс собственной персоной! Назовите это как угодно, но, повинуясь непреодолимому побуждению, я встал и поместился у него за спиной. Некоторым извинением может служить то, что я часто практиковал эту форму подслушивания с незнакомцами шутки ради. Право, вряд ли что-нибудь может хуже рекомендовать человека, как подобное подслушивание.
— Центральная, — сказал адвокат, — 2241 и 584 В — кто говорит? — Хорошо. — Мистер Беллэрс. — «Западный Отель». — Проволоки попортились в другом месте. — Да, минуты три. — Да.— Да. — Вашу цифру, к сожалению. — Нет. — Не был уполномочен. — Ни более ни менее. — Имею основание предполагать это. — О, Пинкертон, Монтана-Блок. — Да.— Да. — Очень хорошо, сэр. — Как вам угодно, сэр. — Разъедините 584 В.
Беллэрс повернулся уходить; увидев меня, он поднял руки и скорчился, точно ожидал нападения.
— О, это вы! — воскликнул он; а затем, немного оправившись, прибавил, — компаньон мистера Пинкертона, если не ошибаюсь? Рад видеть вас, сэр, и поздравить вас с успехом.
С этими слевами он ушел, отвешивая низкие поклоны.
Тут мною овладело нелепое настроение. Очевидно, Беллэрс переговаривался со своим принципалом; я знал если не имя, то цифру. Что если я позвоню?.. Наверное, он лично вернется к телефону. Почему бы мне не побеседовать с этим таинственным лицом и не подурачиться. Я дал сигнал.
— Центральная, — сказал я — соедините опять 2241 и 584 В.
Призрак на центральной станции повторил цифры; затем последовала пауза, а затем: «Два два четыре один, — произнес какой-то тонкий голос, голос с английским акцентом, без сомнения, голос джентльмена. — Это опять вы, мистер Беллэрс? — послышалось затем. — Я вам говорю, не нужно. Это вы, мистер Беллэрс? Кто говорит?»
— Я желаю только предложить один вопрос, — сказал я учтиво. — Зачем вам понадобилось покупать «Летучее Облачко»?
Ответа не было. Телефон вибрировал и гудел голосами всего города, но голос 2241 умолк. Я раза два повторил вопрос, но тонкий голос с английским акцентом не отзывался. Стало быть, человек бежал, бежал от нахального вопроса. Это вовсе не казалось мне естественным, разве только допустить, что преступник бежит, даже когда никто его не преследует. Я взял телефонную книжку и отыскал номер «2241, мистрис Кин, 942, Миссион-стрит». Это было все, что я мог сделать; оставалось разве только отправиться по адресу и возобновить свое нахальство лично.
Однако же, когда я снова уселся в уголке, то почувствовал новый элемент чего-то ненадежного, двусмысленного и опасного в нашем предприятии; и в моей мысленной галерее появилась новая картина подле разбитого судна под целым облаком морских птиц и капитана Трента, хмурящего свой бурый лоб: картина человека, приставившего к уху телефонную трубку и убегающего в ужасе при простом вопросе.
Из этих размышлений меня вывел бой часов. Уже час и без малого двадцать минут прошли с тех пор, как я расстался с Пинкертоном, и мне, знавшему так хорошо его жадную торопливость в делах и так часто удивлявшемуся его железной пунктуальности, этот факт говорил больше, чем целые тома. Двадцать минут медленно растянулись в час; час сменился другим, а я все еще сидел в своем уголке или шагал по мраморному полу залы, терзаясь жесточайшим беспокойством и раскаянием. Время для завтрака почти прошло, прежде чем я вспомнил, что еще ничего не ел. Мне и не хотелось есть, но могло еще предстоять много работы — необходимо было поддержать свои силы, хотя бы только для того, чтобы переварить слишком вероятные дурные новости. Я уселся за стол и заказал суп, устрицы и бутылку шампанского.
Вскоре после этого явился мой друг. Он выглядел бледным и постаревшим, не хотел и слышать о еде и спросил чаю.
— Ничего не вышло? — спросил я, совершенно упав духом.
— Нет, — возразил он, — я собрал все полностью, Лоудон; все полностью собрал. Но больше мне не удалось бы достать цента во всем Сан-Франциско. Не одобряют нашего дела; Лонггерст даже повернулся ко мне спиной.
— Что за важность? — сказал я. — Вы добились всего, что нам требовалось, разве не так?
— Лоудон, говорю вам, я бы заплатил кровью за эти деньги! — воскликнул мой друг с почти дикой энергией и свирепостью. — Дали на девяносто дней; я не мог выпросить ни одного дня больше, ни одного дня. Если мы пустим в ход это дело, Лоудон, вам придется отправиться и самому взяться за него. Я останусь, конечно, мне необходимо остаться и бороться со здешними затруднениями, хотя очень хотелось бы поехать. Я бы показал этим жирным скотам матросам, что такое работа; они бы еще и на палубу взобраться не успели, как я бы уже осмотрел разбитое судно от кормы до носа. Но вы справитесь с делом, Лоудон; я полагаюсь на вас. Вы должны торопиться. Через три месяца шхуна должна быть здесь со всем добром, или мы прогорели!
— Обещаю приложить все старания, Джим; буду работать изо всех сил, — сказал я. — По моей вине вы взялись за это дело, и я постараюсь выручить вас. Но вы говорите: «Если мы пустим в ход это дело». Да разве у нас есть выбор?
— К этому я и перейду теперь, — отвечал Джим. — Не то, чтобы я сомневался в таком помещении наших капиталов. Не упрекайте себя; вы проявили здоровый деловой инстинкт; я всегда знал, что он у вас есть, — ну, вот он и сказался. Я думаю, что эта бестия адвокат знал, что делает, и ему смертельно хотелось перебить у нас. Нет, дело выгодное; и не то меня тревожит, а трехмесячный срок и затруднения, которые я встретил по части кредита. Я занимал везде, где мог, выпрашивал, клянчил… Я думаю; кроме меня не найдется во всем Фриско человека, — воскликнул он с внезапным порывом восхищения самим собою, — который бы сумел добыть последние десять тысяч! Есть еще и другая вещь. Я думал, что вы можете продать опиум мелкими партиями по островам, что безопаснее и выгоднее. Но ввиду трехмесячного срока вам придется плыть прямо в Гонолулу и воспользоваться пароходом. Я попытаюсь хоть сколько-нибудь помочь вам там; я поговорю с человеком, который собаку съел в этих делах. Высматривайте его внимательно, когда будете у островов, так как он может захватить вас на море в вельботе или паровом баркасе и доставить доллары прямо на борт.
То, что я согласился, хотя бы при таких обстоятельствах, когда наше состояние висело на волоске, сделаться контрабандистом, да еще по части опиума, показывает, до чего я опустился морально за время моего пребывания в Сан-Франциско. Как бы то ни было, я согласился, и притом молча, без протеста, хотя не без угрызений совести.
— А предположите, — сказал я, — что опиум запрятан так искусно, что мне не удастся его найти.
— Тогда вы останетесь там, пока не изрежете бриг в мелкие щепочки перочинным ножом! — крикнул Пинкертон. — Опиум там, мы это знаем; и он должен быть найден. Но все это только одна тетива на нашем
