Он уверял, что в этот час он боялся, как бы мы его не арестовали до того, как он сам явится.
Когда он выглянул из окна в переулок, его охватил ужас. Около «Москвича» стояла милицейская оперативная машина. Это инспекторы ГАИ обнаружили его «Москвич» по номеру, сообщенному милиционером. Казанский не сообразил, что появление оперативной милицейской машины вызвано его нелепым ответом милиционеру на вокзале.
В довершение всего раздался телефонный звонок. На этот раз он снял трубку, но не ответил. С другого конца провода кричали:
— Алло! Алло! Это аптека?
Обычная неполадка в московском телефонном узле. Тут Казанский отвел душу:
— Почему аптека? — взорвался он. — Какая аптека? Вы с ума сошли! Хулиганство! Я буду жаловаться!
Трубку на другом конце провода положили. Именно поиски аптеки и надоумили его. Он набрал телефон скорой помощи и вызвал врача, заявив, что у него сильнейший сердечный приступ.
Врач приехал.
Выслушал его, сердечного приступа не нашел, хотя Казанский почти в истерике уверял, что у него разрывается сердце.
— Спасите меня, доктор! Спасите! — кричал он.
Я думаю, что мольба его звучала вполне убедительно.
Врач вызвал санитаров. Казанского увезли в больницу.
В девять часов утра с первых минут рабочего дня ко мне позвонили из приемной и спросили, не интересует ли меня некто Казанский?
Я посмотрел на Василия. Он не слышал, конечно, что мне сказали, но весь потянулся к телефонной трубке. Ждал!
Я спросил:
— Он в приемной?
Мне ответили, что Казанский вызывает следователя Комитета государственной безопасности в больницу. Глядя на Василия, я не сдержал улыбки.
— Казанский просит нашего представителя, чтобы сделать заявление...
— Надо торопиться, Никита Алексеевич! Свидание у них назначено на половину седьмого.
Я его понял. Ему очень хотелось дело с Казанским самому довести до конца.
— А почему надо торопиться? — спросил я его. — Впереди целый день.
Я достал трубку, набил ее табаком и закурил, нарушая запрет Раскольцева, хотя этот запрет и был справедлив.
— Почему торопиться? — повторил я вопрос. Василий замер.
— Можно, Никита Алексеевич? — задал он вопрос как вступление.
— Можно.
— А если послать его на встречу?
— И с поличным взять всю группу?
Я нарочно задал такой вопрос, я знал, что Василий задумал нечто иное. Он меня понял.
— Никита Алексеевич, я же не о том! А если через Казанского ворваться в эту цепочку?
— Откуда у вас, Василий Михайлович, такая любовь к этому художнику?
— Кто кого больше любит? Спасенный спасителя или спасший человека от беды своего спасенного? Мне кажется, тот, кто спасал, — спасенного больше любят.
— Ворвемся в цепочку, дальше что? Вступать в игру? Это зависит и от Казанского...
— Согласится!
— Я не об этом! Сумеет ли он их переиграть? Мы же с тобой решили, что Раскольцев очень сильный противник. И еще этот господин...
Я попросил главного врача больницы отвести мне часа на два отдельную комнату. Главный врач уступил мне свой кабинет. Туда на тележке привезли Казанского. Дверь закрылась. Я запер ее на ключ, повернулся к Казанскому. Он спустился с коляски. Светились в его глазах и мольба и надежда.
Чтобы все было по форме, я показал ему свое удостоверение. Я мог бы его сейчас же засыпать вопросами. Но важно было, чтобы он сам все рассказал, чтобы раскрылась мера его искренности.
Творчеству своему он тогда оценку дать не смог, не сразу дано человеку отказаться от иллюзий. Но всю историю знакомства с Нейхольдом он рассказал подробнейшим образом, ничего не утаил. Трудно ему было, человек хочет всегда выглядеть красиво. Художник — и вдруг спекулянт, мошенник... И этот порог он перешагнул. В лицах, живо, с полной беспощадностью к себе изобразил сцену его вербовки Эдвардсом.
Словом, рассказал все, вплоть до вызова скорой помощи. Статья 64 Уголовного кодекса гласит:
«Не подлежит уголовной ответственности гражданин СССР, завербованный иностранной разведкой для проведения враждебной деятельности против СССР, если он во исполнение полученного преступного задания никаких действий не совершил и добровольно заявил органам власти о своей связи с иностранной разведкой».
В силу добровольного признания от наказания он освобождался. Мы имели правовые основания не возбуждать уголовного дела против него и за валютные операции. Признание все перекрывало. Я показал ему портрет Сальге, личности для нас еще туманной. Он его никогда не видел.
Наступала решающая минута. Посылка, небольшая картонная коробочка из-под пилюль, лежала передо мной на столе. Он не открывал ее.
О вступлении в большую игру речи пока еще не шло. Но позондировать, попробовать, пойдет ли игра, мы могли.
— И предположений никаких нет? — спросил я его, — кто придет к вам на встречу у памятника Пушкину?
— Никаких!
— У вас нет желания прогуляться по Большой Бронной от Никитских ворот до площади Пушкина?
— Мне? Сейчас? Сегодня?
— Не сейчас. У вас целый день впереди, чтобы подготовиться. Вы этим нам очень поможете.
Он растерялся. Не потому, что недопонял что-то в моих словах. Я счел нужным устранить все неясности.
— Когда вы шли к нам, разве вы не думали, что мы можем к вам обратиться за помощью до конца разобраться во всей этой истории?
— Думал!
Сомнений не оставалось, он сжигал все мосты к прошлому.
— Вот мы и обратились к вам с такой просьбой. Вашу встречу мы обезопасим всеми мерами...
— Мне кажется, что они следили за мной...
— Это действительно только кажется... Следить они могут, когда им нужно. Правда, это очень непросто! Сейчас за вами не следили!
— За мной...
— Не следили, — перебил я его. — Это мы знаем точно. Впрочем, нам надо изучить посылку. Я на всякий случай... Предварить. Но мы не настаиваем — это должно быть ясно выраженным вашим добровольным желанием.
Он согласился.
Решено было, что он останется в больнице.
Специалисты открыли коробочку и обнаружили в ней бобину с магнитной проволокой. Прослушали ее. Нам стало ясно, куда тянулись руки новых хозяев Раскольцева, ради чего он был оживлен, как агент.
Пожалуй, имело смысл «помочь» им. Обычно разведки очень критически относятся к каким-либо сенсационным удачам. Всегда в таких случаях возникает опасность наткнуться на специально подготовленные противником сведения. Но хочешь не хочешь, а принять игру им придется.
Между тем Волоков и Сретенцев нашли кое-что, связанное с неизвестным. Они позвали меня в
