парень выскочил... И чтобы он... И чтобы он, — голос у Казакова упал и стал растерянным. — Я потом чемоданчик нашел и перепрятал. Чтобы они не пропали. Хотел отдать. Чтобы они не пропали, понимаете?
Корнилов молчал.
— Я никого не трогал, я не знаю этого бандита! — истерически закричал Игнатий Борисович. — Я только з-ап-озд-ал. 3-ап-озд-ал вернуть эти деньги. Мне просто пересчитать их хотелось! Пересчитать, понимаете?
— Пересчитать хотелось... — задумчиво сказал Корнилов, вспомнив, как барахтался Игнатий в воде, хватая деньги. — А из-за вас человека тяжело ранили.
— При чем тут я? — взвизгнул Казаков.
Корнилов махнул рукой и вылез из машины.
К машине подошли два парня.
— Ну что, ребята, не толкнуть? — спросил один из них. — А то мы — раз-два, и толкнем!
— Спасибо, — сказал Корнилов. — Мы и сами можем толкнуть. Да мотор заглох.
— Это ерунда! — словно обрадовавшись, заорал парень. Чувствовалось, что он немного навеселе. — У хорошего шофера мотор и под водой заработает! Саня, подмогнем?
— А чего не подмочь? — басом ответил его приятель. — Мы сегодня уже которую машину вытаскиваем.
— Мы и сами не лыком шиты! — обиженно сказал шофер оперативки.
— А мы от всей души... — тоже с обидой начал один из парней, но другой перебил его:
— Ладно, Саня. Слышь, мотор зафурыкал, — и обернувшись к Корнилову, стал рассказывать: — Мы сегодня, как утром на смену пришли, так с завода и не вылазили. Мы же с Балтийского... У нас воды — ого- го! Аврал! И ничего! Все в ажуре. Нам вода нипочем. Ты не подумай, что мы пьяные. Так, бутылку шампанского с одним жигулевцем выпили. Его волна у двадцать первой линии прихватила, а мы помогли. Мы такие! Ну он и вытащил шампанское. Говорит, девушке вез, но тут — дело святое. А мы не евши целый день.
— Товарищ подполковник! — позвал шофер. — Можно ехать.
— Да тут никак милиция? — удивился разговорчивый балтиец. — Тоже авралите?
— Авралим! — отозвался Корнилов и взялся за ручку «Волги».
— Чао! — крикнул тот, кого звали Сашей. — Моя милиция меня бережет!
Машины осторожно, вздымая по обе стороны веера воды, тронулись.
РАССКАЗЫ
Святослав РЫБАС
ЗАСАДА
Они схлестнулись впервые в марте двадцатого года.
Атаман подкатил к дому на тачанке, спрыгнул на примятый осевший снег и, на ходу срывая застежки с кобуры, метнулся к двери и замолотил кулаком.
— Откройте! — крикнул он. — Аграновский! Срочный пакет Ежаку!
Клацканье отворяемых запоров заглушило щелчок курка.
— Ну, живее! — он стукнул сапогом в дверь.
Командир продотряда Аграновский, ссутулясь и неся перед собой керосиновую лампу, вышел на крыльцо. В тот же миг три пули в упор погасили поднятую для защиты лампу, и Аграновский, забирая пустое пространство руками, рухнул на дощатое крыльцо.
Атаман перешагнул через убитого. В сенях было темно, он нащупал щеколду, дверь отворилась легко, без скрипа. Прижавшись к стене, Каменев пытался что-либо разглядеть в комнате. Он знал: выстрелы разбудили Ежака, и он, должно быть, стоит, затаившись, у другой стены и всматривается в кромешную, аспидную темень. Малейший шорох выдал бы его.
— Гад! — закричал атаман. — Гад! Ежак! Стреляй, сволочь! Трус!
Но ему не было ответа, и тогда он, приседая, как кошка, стал двигаться вдоль стены. Видно, у Ежака не было оружия, иначе бы он выстрелил на голос.
— Не узнаешь! — еще раз крикнул Каменев. — За что брата казнил в Белолуцке, сволочь! Я тебе звезды за него буду резать, сволочь!
Попав рукой в окно, он уже не слышал хруста стекла и не почувствовал боли. Он пошел в открытую, подстегивая себя словами, как кнутом.
— Стреляй, гад! Комиссар!
Внезапно на него налетело что-то холодное, липкое, он взвизгнул от ужаса. Ему показалось, что он летит вниз, а на лице сидит ядовито-желтый паук, жрет кожу. Он забарахтался и вдруг лающе захохотал. На нем висела мокрая простыня. Атаман отбросил ее и в бешенстве рванул вторую дверь.
— Ежак, не уйдешь!..
Тяжелый удар по голове сшиб его с ног, и, падая, он наугад выстрелил, прежде чем потерял сознание. Но пришел в себя мгновенно. Ежак уже ломал ему руки и хрипло сопел в затылок.
— Пу-усти... — прохрипел Каменев. — Сдаюсь!..
— А звезды! Кому? — ответил Ежак. — Нет, Васятка! Кончился ты, бандитское отродье.
— Брата казнил! — выкрикнул атаман. — Я за брата!.. Кровь одна, Гришка! И смерть приму за нее!..
— Примешь, Васятка, — сказал Ежак.
— Не пощадишь?
— Не пощажу.
— Вишневский, Нехорошев, Аграновский, — сказал Каменев. — Недаром подохну!
— Молчи, Васятка. А то руку сворочу!
— Не пугай. Все одно к братке иду... Помнишь пасху перед войной? Мы с тобой пасхи воровали... Помнишь?
— Вишневский! — сказал Ежак.
— А сомов у запруды помнишь?
— У меня другой счет.
— Звезду тебе вырежут. Будешь Иисус со звездой!
За околицей застучал пулемет.
— Наши, — сказал Ежак.
— Ваши на осинах висят, Гриша. Дом окружен.
— Будем прощаться, Василий. Теперь не свидимся. Готов?
— Не стреляй еще...
— Пора!
Каменев изогнулся угрем, перекатился через спину — пуля опалила ему щеку. Он вскочил. Ежак подставил ему ножку и Каменев полетел к окну, вышиб головой стекло. Вторая пуля ударила по руке. Он перевалился, как мертвый, через подоконник, метнулся к плетню, на ходу крича в темноту:
— Стреляй, хлопцы!
