Сергей Владимирович был явно ошарашен… После ее ухода он еще помолчал некоторое время, а потом сказал:
— Во то-то-то-то же. Приехала — ест, п-п-п-пьет и еще оскорбляет!
Позже выяснилось, что столь резкий выпад Марины объяснялся каким-то нелицеприятным высказыванием Сергея Владимировича во французском посольстве в адрес Лили Брик…»
Всякие случались встречи в «городе, во главном» и его окрестностях.
Ну, наконец-то Милица Евгеньевна дает согласие на поездку в Россию. Марина летит за ней, и вскоре они прилетают в Москву.
«Несколько раз я предлагала маме меня сопровождать, чтобы показать ей открытую мною Россию, — говорила Марина. — Пришлось настаивать. Я столько ей рассказывала о России, что в конце концов удалось ее убедить. Я постаралась сделать это путешествие как можно более комфортным, и она смогла увидеть самое интересное. Мы устраивали приемы в отелях, она была счастлива и польщена, что меня знают и любят… Художники, поэты, писатели, актеры каждый день собираются у меня в гостиничном номере, как в модном салоне…»
В один из таких вечеров на пороге появляется Высоцкий, на глазах у всех целует Марину и сжимает ее в объятиях. Улучив минутку, несколько шокированная мама шепчет дочери: «Очень хороший мальчик… Какой милый молодой человек, и имя у него такое красивое…»
По приезде в Ленинград мама узнала город. Он ей казался таким же, как и прежде. Вот улицы, по которым когда-то ходила, вот дома, в которых бывала. Мама, потерявшая свое прошлое — часть семьи погибла во время ужасных революционных событий, — имела право отрицательно отнестить ко всему увиденному в новой России, которая стала для нее чужой. Но она не проронила ни одного худого слова, только сказала: «Я все простила…»
Институт благородных девиц для нее навсегда оставался святой alma mater. Еще в 1964 году Милица Евгеньевна вместе с дочерьми активно помогала зарубежному Союзу смолянок в организации и проведении торжеств по случаю 200-летия своего легендарного института.
«Мы гуляли по Смольному, — с легкой иронией рассказывала Марина, — а вся коммунистическая партия за нами ходила следом, слушала мамины рассказы о том, как она танцевала перед императрицей… Они слушали, они были в восторге…»
А на выходе гостей из Франции окружила толпа. Некоторые узнали Марину, откуда-то появились цветы. Какой-то мужчина подошел к Милице Евгеньевне, вручил ей розу и сказал: «Мы благодарны вам, что вы подарили нам Марину».
Съемки «Сюжета…» между тем продолжались. Во время репетиции одной из сцен в павильоне, как всегда, неожиданно возник Высоцкий, только-только прикативший из долгой киноэкспедиции где-то в Сибири. Увидев его, Марина восклицает: «А вот и мой паренек!»
Отныне они видятся каждый день. Высоцкий возобновляет осаду гордой французской крепости по имени «Марина Влади». Это ему дорого обходится, и самые крупные счета предъявляла «Таганка», ведь театральный сезон уже начался и на ведущем актере замкнут чуть ли не весь репертуар. Перед Юрием Любимовым за Высоцкого хлопочет Сергей Юткевич, говоря, что это он сам во всем виноват, недоглядел, не удержал, Юрий Петрович, ну ты сам понимаешь, как это бывает… Словом, нес вздорную, прелестную чепуху.
Марина уже признавала: «Теперь мы так близки с тобой, что просто дружбой это уже не назовешь…» Он поет, она смотрит на него и понимает: «Я знаю, что это — ты…»
«Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял!»
— предлагал своей возлюбленной поэт. Первым «раем» для них оказался роскошный (по тем временам) appartement — квартира семейства Абдуловых в самом центре Москвы в большом старом доме, стены которого мог бы успешно заменить иконостас мемориальных досок знаменитых жильцов.
«Мы, — вспоминала Марина, — тут в первый раз вместе жили, как говорится. И Севочка[18] одолжил нам свою комнату… Мы обедали… И я говорю ему: „Я остаюсь с тобой“. От радости он безумствует. Я тоже. И так тихая любовь становится страстью. Я действительно встретила мужчину моей жизни… Мне всегда думалось, что в мужчине я искала своего отца. И вот в Володе есть что-то от бесконечной преданности, одаренности, от личности исключительно общей с моим отцом…»
Позже они не раз пользовались гостеприимством Абдуловых. В таких случаях поздним вечером Сева, как правило, деликатно исчезал, договариваясь о своей ночевке у кого-то из приятелей, а Марина с Владимиром уединялись в его маленькой комнате. Утром мама Севы, тактичная Елизавета Моисеевна, красивая пожилая дама, говорившая на французском языке прошлых времен, старалась никоим образом не побеспокоить гостей, ставила у дверей на маленький столик уже готовый завтрак и тихонько, почти шепотом говорила: «Доброе утро!» Марина называла ее Елочкой, а Володя — мамочкой.
Именно там, в абдуловском доме на улице Горького, в следующем году случилась трагедия, позже подвигнувшая Андрея Вознесенского на написание «Реквиема оптимистического», посвященного некоему «Владимиру Семенову, шоферу и гитаристу»:
«Тогда впервые приехали в Москву все сестры Марины со своими мужьями, — рассказывал хозяин дома Всеволод Абдулов. — Была радостная встреча. Были друзья, был замечательный вечер. Володя поет, потом куда-то выскакивает. Я смотрю на Марину. Марина вся белая. И тоже не понимает, что происходит. Потом включились сестры как родные, они тоже что-то почувствовали. А он все время выскакивает и выскакивает. Я за ним. Он в туалет, наклоняется: у него горлом идет кровь. Ну, таким бешеным потоком. Я говорю: „Что это?“ Он говорит: „Вот уже часа два“. Он возвращается, вытирается, садится. Веселит стол, поет, все происходит нормально. Потом все хуже и хуже. Вызывают „Скорую помощь“, кто-то уводит гостей…».
«Врач сказал: „Ничего, пусть он полежит немножечко, и все пройдет“, — продолжала рассказ Абдулова Марина. — Но это „все“ не проходило, кровь у него текла и текла. И в конце концов я сказала, что его нужно в больницу, это невозможно, у него пульса нет уж больше. И мы его провели через коридор, его выносили мальчики, с которыми я жутко разругалась, потому что они не хотели уже его брать. Я им устроила скандал, и они его взяли все-таки. Приехали в Склифосовского — и 18 часов откачивали…»
Позже навестивший друга Валерий Золотухин записывал в своем дневнике: «… был у Высоцкого с
