донельзя огорчена, Высоцкий, без всякого труда собиравший многотысячные аудитории в любом городе Союза — от Ташкента до Калининграда, воспринял свои не вполне удавшиеся концерты провалом и даже оплеухой.
К выступлению на празднике газеты „L“ Humanite“ Марина попросила Мишель Кан подготовить подстрочник текстов, чтобы перед исполнением песен Володи читать их зрителям. Правда, прежде Мишель никогда не занималась поэтическим переводом, специализируясь в основном на переводах для французских коммунистов трудов товарища Л.И.Брежнева.
Читая подстрочное переложение „Охоты на волков“, „Натянутого каната“ и других песен, Марина чуть не плакала от досады и бессилия. Эти прозаические тексты больше напоминали казенные правила охотничьего клуба и инструкции по технике безопасности для цирковых артистов.
Но Мишель оправдывалась и уверяла, что зрители вообще не хотели слушать какого-то безвестного им певца, а потому проявили полное равнодушие к его выступлению. Влади утешала себя и других тем, что даже в советском посольстве в Париже далеко не все слушатели толком „воспринимали то, о чем пел Володя: для этого надо было чувствовать жизнь страны так, как чувствовал ее он…“.
Она переживала, ссылки на языковые проблемы уже не казались убедительными. Она же видела, говорил Анатолий Гладилин, насколько хорошо в Париже проходил Окуджава, настолько неудачно проходил Володя. Но почему? Да потому, объясняли друзья, что ты слишком уверена в своем знании всех составляющих успеха, поскольку сама являешься звездой. А ты была и есть, не обижайся, но лишь элементом громадного механизма целой индустрии под названием „шоу-бизнес“. Ты полагаешь, что слава и успех приходят сами собой? Напрасно.
Нужна целенаправленная, продуманная, тщательно выстроенная рекламная кампания. Имя должны запомнить, оно должно застрять в мозгах, люди должны захотеть его слушать и только потом уже
Вскоре на радио „Франс Мюзик“ давний знакомый Марины мсье Эруан организовал передачу с участием Владимира Высоцкого. Он появляется в телепрограмме на популярном канале TF1. Заметки с упоминанием Высоцкого начинают время от времени мелькать в известных французских изданиях — „Le Monde“, „Paris Match“, конечно же, коммунистической „L“ Humanite».
В Париже она знакомит Владимира со знаменитым английским режиссером Питером Бруком,[32] который уже окончательно перебрался во Францию и возглавил театр «Буфф дю Нор». К ее немалому удивлению, уже через минуту у них обнаруживаются общие знакомые.
— Валентин Николаевич Плучек, кажется, ваш брат?
— Да, — Брук был несколько обескуражен такой осведомленностью. — Кузен. Наши отцы были родными братьями.
— Сегодня Валентин Николаевич — один из самых известных режиссеров Москвы, главный режиссер Театра сатиры.
— Да-да, я знаю, — говорит Брук.
— Я немножко работал с ним, писал песни для его спектакля «Последний парад».
— Так, может быть, вы и для моих артистов споете? — деликатно предложил Брук. — Я думаю, им будет интересно послушать своего московского коллегу.
— Что, прямо сейчас?
— Ну а почему бы и нет?
И все трое засмеялись — чисто одесским получился диалог!..
Актеры Брука снисходительно так смотрели, вспоминала Марина, думали: ну выйдет две-три песни. Володя взял гитару — и пел почти три часа…
Спасибо вам, Валентин Николаевич, за невольную протекцию.
…Маринка мечется между плитой, счетами и делами, с грустью видит Высоцкий и жалеет ее. У нее колоссальная почта. В основном все требуют денег: штрафы, налоги, страховки, благотворительная помощь, гонорары адвокатам… Тут же звонок из телекомпании, далее от фотографа — нужно делать снимки для журнала. После этого — парикмахерская, интервью и съемка. Вечером гости… И так — без конца и края, голова идет кругом.
Но главное, чем заняты все ее мысли, конечно, была проблема с записями будущих пластинок Высоцкого.
Надо отдать должное настойчивости Михаила Шемякина, который сумел убедить их в необходимости создания полного звукового собрания сочинений Владимира Семеновича Высоцкого. И показал, кстати, пример профессионального подхода к делу: специально приобрел самую лучшую на то время аппаратуру — два «Ревокса», оборудовал в своей мастерской студию и даже окончил курсы звукооператоров.
Высоцкий очень серьезно отнесся к работе. «Он перепевал многие песни по восемь-девять раз, — рассказывал Шемякин. — Запись продолжалась часами. Иногда он выскакивал из студии просто мокрым».
А в Марине вновь не мирились противоречивые чувства. Да, она понимала, что друзья занимаются благим, в сущности, делом. Но ведь все-таки, как бы ни похвалялся Миша своей аппаратурой, это был лишь любительский уровень. Что, мало было таких «кухонных» записей в той же Москве?.. А каков реальный, практический выход? Пшик…
Хотя, конечно же, приятно было, прогуливаясь с Володей по московским бульварам, слышать из распахнутых окон его голос «с
К тому же эти многочасовые отлучки мужа, естественно, раздражали. Тем более в компании с Шемякиным, от которого чего угодно можно было ожидать. Ведь это же он недавно подбил Володю удрать то ли со званого вечера, то ли из театра — и отправиться гулять в «Распутин», в «Царевич» или в «Две гитары» и хулиганить чисто по-московски, даже пытаться поджечь бистро, из которого их выставили негодяи-официанты…
(Впрочем, теперь Марина не отрицает, что домашние шемякинские записи столь же бесценны, как рукописи классиков литературы. Но тогда, в 1970-е, Михаил был для нее и, естественно, Владимира не более чем «французским бесом»-искусителем. А Шемякин и не отрицал: «У нас с Мариной никогда не было блистательных отношений. Она очень ревновала к нашей дружбе. В то время, когда Володе становилось плохо, она вызывала меня, сдавала мне его на руки, и я с ним возился по десять дней кряду. Запои — страшная штука…»)
Тогда она всю ночь провела в доме у Ревекки, жены Шемякина, ждала его и тихо шалела. «Мы сидели на кухне, — вспоминала Рива, — и курили, курили, курили… Я уж не знаю, сколько сигарет мы выкурили. Марина сидела совершенно бешеная. Я говорю:
— Ну, Марина, давай с юмором к этому относиться.
А ей было не до юмора — она очень сильно переживала. А еще у нее утром была съемка, кажется, в „Марии-Антуанетте“ — ей надо было с утра быть свежей и красивой. И она сидела у нас на кухне и сходила с ума… Потом она все-таки уехала. Сказала мне:
