Марина отложила пьесу в сторону: прочту, обязательно прочту. Только боже сохрани, чтобы эта Вероник — молодая… да, действительно, для писательницы даже юная дамочка — не оказалась из того несметного легиона авторов „женских романов“. В свое время Марина была яростной феминисткой, боролась за легализацию абортов, когда они были запрещены во Франции, за права женщин во всех сферах, политике, бизнесе. Но наотрез отказывала в праве на жизнь такому жанру литературы, как „женский роман“, и гордо заявляла: „Каждая моя книга — это как хороший удар кулаком“.
Но не удержалась и все-таки открыла рукопись пьесы о Цветаевой. И тут же вновь отвлеклась от текста. Усмехнулась, вспомнив, как когда-то оконфузилась на поэтическом вечере Ахмадулиной. Тогда Белла вышла на сцену и объявила: „А теперь я прочту о Марине“. Влади, сидя в зале, вся сжалась от неожиданности и зарделась от столь щедрого подарка: обо мне?!! Оказалось, нет. Конечно, Ахмадулина читала свои стихи, посвященные Марине Цветаевой. Как же они потом хохотали на пару с Беллой!..
Перевернув последнюю страницу „Перехода“, Марина потянулась к телефону, но случайно глянула на часы: ах черт, уже четвертый час ночи, а так хотелось позвонить этой Вероник и сказать: „Я потрясена! Конечно, я согласна. Спасибо. Роль моя“.
„Я плакала все время, пока читала пьесу…“ — позже рассказывала Марина друзьям. Подумать только, 30-летняя девчонка, француженка, не знаюшая ни слова по-русски, написала такую вещь о гениальной российской поэтессе! Пьеса для двух актеров о последних годах жизни Цветаевой во Франции, о ее возвращении с сыном Муром в Россию и об их гибели. При этом так точно прописано то время…»
Вопрос с постановкой был решен незамедлительно. Продюсирование частично взял на себя шахматный король Гарри Каспаров, который с юных лет обожествлял Высоцкого, а после смерти Володи перенес частицу своих чувств и на возлюбленную поэта.
Образ Марины Ивановны Цветаевой, ее стихи и горькая судьба еще долго-долго не отпускали Влади. Когда ее подкосила, едва окончательно не сбив с ног, смерть Леона, хозяйка Maisons-Laffitte, казавшаяся всем такой сильной и мужественной, неизменно утверждавшая, что даже «если уже ничего не хочется из-за того, что жизнь тебя „затюкала“, необходимо искать какую-то лазейку — и всегда можно ее найти», сомнамбулой бродила вечером по своему заброшенному саду и искала место, где могла бы свести счеты с осточертевшей жизнью. Цветаева же сумела…
Гражданский муж Марины Влади Леон Шварценберг скончался осенью 2003 года, чуть-чуть не дожив до своего 80-летия. По злой иронии судьбы выдающийся французский онколог умер именно от ракового заболевания. За три года до этого он первым поставил себе смертельный диагноз, но был совершенно уверен, что сможет протянуть еще долго. Все это время она самозабвенно ухаживала за своим захворавшим врачом. Только кто мог предвидеть, что при переливании крови профессору медицины случайно занесут еще и вирус гепатита?
Она точно знала, что Леон, ее нежный и заботливый друг, умирает. «Но я была абсолютно не готова к тому, что он уйдет. Сначала я просто перестала жить, — говорила она. — Упала и не могла подняться. Дети далеко, родных не осталось… Я начала пить, чтобы облегчить страдания. Два с лишним года я жила в плену у алкоголя почти в полном одиночестве, если не считать редких звонков от уже взрослых детей».
«Я ездила на велосипеде, с трудом удерживая равновесие, в ближайший магазин за продуктами, а главное — за выпивкой. Обратный путь был гораздо легче, — день за днем описывала Марина свое тогдашнее сущестование, превратившееся в сплошные сумерки. — Я даже испытывала некоторую эйфорию, хорошо знакомую алкоголикам. Это в свое время меня удивляло в уникальном человеке — Высоцком, у которого начинала хмельно кружиться голова лишь от одного предвкушения предстоящей выпивки. Теперь пришла моя очередь… После общения с „черным человеком“ я часто падала. Для этого было достаточно случайного движения одной из моих собак. Я стояла на четвереньках, а когда сознание возвращалось, то мазала зеленкой ободранные коленки и ссадины на руках. Меня разбирал смех и презрение к самой себе…»
— Она позвонила мне среди ночи пьяная, извинялась, предавалась воспоминаниям, плакала, — сплетничала с подругами прежняя соседка Поляковых, Татьяна Марет, та самая, которая когда-то, в прошлой жизни, пыталась пичкать девочек запретными сладостями. — Марина совершенно одинока: мужья скончались, дети разъехались… да и возраст уже преклонный. Я тогда поняла, что если не приеду к ней, то случится беда. Так и вышло. Я нашла ее спящей… Пыталась разбудить, но не смогла. Вызвала «Скорую». Как выяснилось позже, Марина наглоталась снотворного, запив алкоголем. Слава богу, все обошлось. Но даже после этого случая мы не стали ближе, она по-прежнему избегала меня…
От полного отчаяния и самоубийства Марину спасли собаки, за которыми все-таки надо было ухаживать, кормить, выгуливать. Поднимаясь с пола после очередного падения, она кряхтела, как старуха, и приговаривала: «И тут ты прав, Антон Павлович, действительно, доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой…»
А затем неожиданно возикло жгучее желание выплеснуть на бумагу всю накопившуюся внутри боль: «Опустившись практически на дно, я нашла в себе силы, чтобы всплыть на поверхность. Привязанность к выпивке я выбила другой страстью — тягой к писательству. Сначала не прикасалась к алкоголю до шести вечера, а затем вообще сократила его потребление до минимума…»
Свою новую книгу «Sur la plage, un homme en noir» — «На пляже, или Черный человек» — Марина писала на пределе откровенности, не изменяя себе: «Я ненавижу всякую ложь. Я вообще ничего не скрываю и всегда пишу откровенно…»
Но, закончив рукопись, сначала даже не хотела публиковать. Ее убедил старинный друг — издатель Клод Дюран: «Ты пережила трагедию, которая может помочь другим людям в подобных ситуациях».
А потом появилась новая книга «Мой вишневый сад».
«Я много раз играла в чеховском „Вишневом саде“, — пыталась объяснить ее рождение Марина. — Однажда мне пришла в голову удивительная идея: продлить жизнь персонажей пьесы, узнать, что случилось с ними после 1894 года. И чем больше я думала над этим, тем понятнее мне становилось, что я могу написать историю собственной семьи. Ведь у бабушки был под Курском большой вишневый сад. Я представила себе, что Любовь Андреевна — это моя бабушка. А следом за ней и все остальные родные и близкие мне люди легко вошли в текст. Три года я словно сплетала огромную косу, в которую нитями врастали судьбы всех тридцати героев романа. Главная героиня — моя мама… И мой дед, генерал белой армии…
Книгу я довожу до того момента, как мама приехала вместе со мной в Советский Союз. Встретилась, кстати, с Высоцким. И я этим завершаю круг. Начало книги чеховское: Любовь Андреевна продает имение и уезжает в Париж к любовнику. А конец такой: я играю ее роль перед мамой…»
За четверть века, признавалась Марина Владимировна, «литературный труд для меня стал интереснее, чем труд актрисы, который всегда вторичный… обязательно присутствует режиссер, текст и заданные рамки. За письменным столом я становлюсь свободным человеком. Этого я никогда не чувствовала как актриса, которой нужны текст и режиссер. Хотя… актерство помогает писать — я привыкла влезать в чью-то шкуру, перевоплощаться в своих героев…»
«Я просто умею любить…»
На письменном столе второй день валялся журнал с отчеркнутой синим фломастером фразой: «Этой женщине пришлось пережить столько трагедий, что ее сердце превратилось в кусок железа…»
Марина так и не дочитала до конца статью о себе, натолкнувшись, как на острую иголку, на эти жесткие слова. Сначала усмехнулась: а не послать ли эту вырезку своему «венецианскому коллекционеру»?.. Чуть-чуть всплакнула, совсем чуть-чуть. Задумалась. Да, конечно, если оглянуться на все то, что с ней происходило, кажется, что это невозможно пережить. Но женщине всегда приходится быть лучше и сильнее мужчин. Главное решение всегда остается за женщиной. Всю жизнь она боролась и побеждала. Что поделаешь, такой темперамент. Да и по китайскому календарю она все-таки тигрица.
Что помогало выстоять? Да, дисциплина, внутреннее самообладание, сила воли. Говорите, «кусок железа»? Ладно, тогда извольте принять и такое признание: «Я кузнец своей судьбы. Но моя жизнь вовсе не такая уж удивительно счастливая. У меня было очень много несчастий в жизни, но которые
