другой — репризу со стулом, хотя Карандаш и запретил ее показывать. «Это старая, очень грубая реприза, — говорил он. — Ни для провинции, ни, тем более, для Москвы она не годится» [32]. Последнюю, шестую паузу второго отделения решили спланировать в антракте, так как времени на придумывание уже не оставалось.
В кошмарном состоянии работали Никулин и Шуйдин в тот вечер. Дрожали руки, ноги не слушались, в головах всё плыло, мысли путались. Примерно такое же чувство Никулин испытывал на фронте во время бомбежки или артобстрела. Сердце сразу же упало, когда в начале представления Буше объявил зрителям, что Карандаш заболел и выступать не будет, и в зале раздалось протяжно-разочарованное «у-у-у…»
Появившись в первой паузе, Никулин сразу почувствовал холод публики. Из воспоминаний Юрия Никулина: «Некоторое оживление в зале вызвал выход Миши и его падение через барьер. Затем мы сняли клоунские пиджаки, и я начал забираться на плечи Миши, чтобы потом перебраться на мостик канатоходцев. Только собрался сделать это, как униформа, работавшая в тот вечер молниеносно, унесла мостик, стойки и канат. Так и не понял никто из публики, зачем я лез на Мишу.
Увидев, что манеж пустой, Миша махнул рукой электрикам, подавая условный знак: мол, погасите свет в зале. Свет погас, а я, не выдержав нужной паузы, вместо того чтобы выкрикнуть, почему-то сказал упавшим голосом: 'Кто-то плитку включил'. Услышал эту фразу только Миша. Публика молчала. Зажгли свет, и мы тихо покинули манеж. За кулисами к нам подошел Буше и сказал:
— Ничего, мальчики, ничего, не волнуйтесь, посмелее. Всё получится».
Дальше действительно дело пошло лучше. Зрители смеялись на клоунаде «Дедушкин сад», смеялись и во время репризы «Живой и мертвый». Особенно когда Юра, вспомнив традиционный трюк коверных, снял свой пиджак, положил его на барьер, потом внимательно посмотрел на сидящих в первом ряду зрителей, как бы оценивая их честность и порядочность, а потом все-таки забрал пиджак и, сложив аккуратно, сунул под ковер.
После заключительной репризы, уйдя с манежа, Юра в изнеможении сел на приступочку около выхода на манеж. Сил не было никаких, даже разгримировываться не хотелось. Позже, разобрав по косточкам свой первый самостоятельный выход в качестве коверных, Никулин и Шуйдин пришли к единодушному мнению, что провала как такового не случилось. Но и радости они не чувствовали. В тот вечер Никулин пообещал себе: «Работать коверным никогда не буду!»
К счастью, на следующий день Карандаш вышел на работу и всё пошло своим чередом. А спустя два месяца на одном из представлений Никулин с Шуйдиным после «Автокомбината», к великому своему удивлению, вдруг услышали, как Александр Борисович Буше сказал им:
— Спасибо, мальчики!
И Карандаш за кулисами тоже сказал:
— Сегодня вы делали всё правильно. Вот видите, и Буше сказал вам «спасибо».
Когда Буше говорил артистам «спасибо» — это был великий знак.
День 9862-й. 26 декабря 1949 года. Таня
18 декабря 1949 года Никулину исполнилось 28 лет. На его день рождения пришли друзья: Борис Романов с женой, Миша Шуйдин с женой и старый друг Шура Скальпа с невестой. Юра в свои годы о женитьбе не думал — еще не до конца улеглась боль, причиненная девушкой, о которой он мечтал всю войну. Но нежданно-негаданно спустя несколько дней он встретил свою любовь.
Всё началось с маленькой, удивительно уродливой лошадки, которая родилась на опытной конюшне Московской сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. О ее рождении от кого-то из знакомых узнал Карандаш. Он решил посмотреть лошадку, приехал в сельхозакадемию и увидел на конюшне действительно странное животное — жеребенка с нормальной головой, нормальным корпусом, но на очень коротких кривых ножках. Такую, что ли, гигантскую таксу. Лошадку звали Лапоть. Карандаш был уверен, что зрители станут смеяться, едва она выйдет на манеж — как в свое время это было с его первым скотчтерьером, который тоже ничего не делал на манеже, а просто неотступно семенил за клоуном.
Долго уговаривал Карандаш ученых, чтобы ему дали эту лошадь в работу. Наконец те согласились, но при условии, что Лапоть из Москвы не будет уезжать и что специалисты смогут приходить в цирк наблюдать за ним. Нескольких девушек, любительниц конного спорта, студенток сельскохозяйственной академии, Карандаш попросил позаниматься немного с Лаптем, научить его самым простым трюкам — бегать по кругу и т. д. Через полмесяца «таксу» привезли в цирк. Все сотрудники и артисты пришли на конюшню посмотреть на нее. Кто ни увидит, смеется. Десять дней Лапоть привыкал к цирку, проходил начальную дрессуру, а потом состоялся его дебют. После великолепного конного номера артистов- наездников под руководством Бориса Манжелли на манеж выбежал Карандаш и, щелкнув длинным кнутом, прокричал своим звонким фальцетом: «А теперь дайте мою лошадь!» — и на арену выбежал Лапоть…
Артисты, стоящие в боковых проходах, ожидали услышать дружный взрыв смеха, но по залу пронесся лишь гул удивления. Чудо-лошадь бегала по кругу, кланялась, давала ногу по требованию, но никто не смеялся. Карандаш не придумал с Лаптем никакой репризы, так как был уверен, что появление такой лошади само по себе будет смешным. А зрители не понимали, зачем перед ними по кругу бегает какая-то странная лошадь на коротеньких ножках. Смеется же и аплодирует публика только тогда, когда всё происходящее на манеже ей понятно. Это — закон цирка [33].
Лапоть пробыл в цирке примерно две недели, и его вернули в сельскохозяйственную академию. Но именно благодаря Лаптю Юрий Никулин снова влюбился. Три девушки-студентки, которые по просьбе Михаила Николаевича занимались с чудной лошадью, приехали как-то к нему в цирк. А Карандаша в этот момент куда-то срочно вызвали, и он попросил Никулина занять девушек до его возвращения. Одна из них, ее звали Таней, в валенках, в шерстяном платке и в зимнем пальто с лисьим воротником, Юре сразу очень понравилась, и он пригласил ее вечером в цирк на представление. И надо же было такому случиться, что именно на этом представлении с ним произошел несчастный случай!
Шла реприза «Сценка на лошади» — знаменитая, отработанная досконально, любимая зрителями реприза Карандаша, в которой Никулин и Шуйдин, будучи подсадкой, выходили на манеж из зрительного зала и Карандаш начинал обучать их верховой езде. В тот самый момент, когда Юра, растеряв по ходу сценки свои вещи и обувь, стремительно должен был убежать с манежа, он случайно попал под ноги скачущей лошади, которую в тот вечер не сумели вовремя остановить. Все кругом растерялись и встали как вкопанные, не зная, что делать. И только Карандаш, рискуя жизнью, бросился на помощь и вытащил Юру из-под копыт лошади. Таня увидела, как Никулина, окровавленного, без сознания, унесли с манежа. Весь зрительный зал тревожно гудел: для зрителей клоун оставался человеком из публики.
Его принесли в медпункт цирка, где дежурный врач стал вызывать «скорую»: «Алло, 'скорая'? Приезжайте в цирк, Цветной бульвар, 13. Артист попал под лошадь, находится без сознания». На том конце провода спросили фамилию, имя и отчество пострадавшего, и узнав, что это Никулин Юрий Владимирович, трубка в ужасе ахнула. Оказывается, вызов принимала Лидия Ивановна, Юрина мама!
Юру привезли в Институт скорой помощи имени Склифосовского, и там выяснилось, что у него сломана ключица. На ноге и голове ссадины, левый глаз от удара копытом заплыл. Из воспоминаний Юрия Никулина: «Врач приемного покоя, строгий уставший мужчина, обрабатывая рану на голове, спросил:
— Как лошадь-то зовут?
— Агат, — с трудом ответил я.
— Выпишешься, купишь ему два кило сахару.
— За что?
— За то, что не ударил тебя копытом на сантиметр выше — попал бы в висок.
А утром чуть свет в палате появился маленький, в белом халате Карандаш и ласково сказал:
— Вот поправитесь, и всё пойдет хорошо. За работу не волнуйтесь, выкрутимся. Шуйдин мне поможет, он мужик серьезный».
Входил Михаил Николаевич очень взволнованный и расстроенный. Он хотя почти никогда и не хвалил своих учеников, вечно покрикивал на них, но на самом деле их любил и за Юру, попавшего в больницу, переживал. Но, своими глазами увидев, что Никулин идет на поправку, Карандаш успокоился и, уходя из
