быстрее. — Затем я вспомнила, что ты, Самара, говорила мне, что разговор должен быть коротким, и сказала напоследок: — Она рассказывала, что вы держите ключи под желтым горшком рядом с кактусом.
Мне хотелось поговорить с ее матерью или даже навестить ее, чтобы убедить действовать без промедления — ведь Сару все время пытали, — но я заставила себя положить трубку.
Затем я стала пошла по списку, набирая все номера, которые запомнила. Как ты знаешь, меня неожиданно освободили утром, и потому я не успела взять номер у Азии, Хайат и Анвар. Иногда трубку поднимали дети, которые не понимали меня или отказывались позвать к телефону взрослых. Или же родственники так пугались, что бросали трубку, как только понимали, что им звонит бывшая узница тюрьмы, — ведь подобные разговоры запрещены. Очень жаль, но я смогла поговорить с родственниками только пятерых женщин-теней.
Самара, мне горестно писать тебе о том, что по телефону, который ты мне сообщила, никто не отвечал. Я не сумела связаться ни с кем из твоих родственников и очень боюсь за тебя.
На третий день после освобождения из Баладият я навестила могилу отца. Она находится на кладбище Баб Аль-Муаадам, недалеко от дома на берегу Тигра, где я провела детство. Я редко приходила туда за долгие годы. Это место вызывает у меня грусть. Мне сложно поверить в то, что отец превратился в мертвое тело, которое лежит в могиле.
Но, несмотря на горе, я чувствовала, что должна попрощаться с моим добрым отцом: я понимала, что никогда не вернусь в Ирак, пока там правит Саддам, а это может продолжаться до конца жизни.
Он лежит рядом со своей матерью Фахрией аль-Саид. Это тихая могила в тени большого пальмового дерева. Надгробие очень простое, как он и просил. На плоском белом камне написано:
«Здесь покоится Низар Джафар аль-Аскари,
который родился в 1922 году и умер 2 марта 1974 года.
Да упокоит Аллах его душу в раю.
Аль-Фатиха его душе».
Прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз была на кладбище, и потому я поразилась, увидев нечто необычайное.
В 1955 году, когда я родилась, мама купила куст африканского жасмина и посадила его в саду нашего дома на берегу Тигра. Это был прекрасный куст с сочными изумрудными листьями и белыми цветами с фиолетовой сердцевиной.
Африканский жасмин прекрасно развивался: он все рос, рос и рос. Всего через несколько лет он стал огромным. Маленький куст превратился в массивное растение — еще до того, как Саддам конфисковал наш дом. Он был таким большим, что многие люди думали, что это дерево.
Когда я была ребенком, садовник жаловался на этот куст и говорил, что никогда не видел, чтобы растения так быстро увеличивались в размерах. Старик божился, что африканский жасмин — волшебный, и вскоре он займет весь сад и поглотит дом. И несколько лет до этого я слышала, что маленький куст и правда распространился по всему участку. Это легендарное растение тянулось от одного земляного надела к другому.
Поверишь ли ты, что жасмин добрался до кладбища? Словно по волшебству, тот самый африканский жасмин, за которым отец восхищенно ухаживал и часто срывал цветок для одной из своих «девочек», теперь тихо шелестел листьями над его могилой.
Песня-послание кабаджа, наделенный памятью куст жасмина… Самара, я, кажется, начинаю верить в чудеса.
Попрощавшись с отцом и прочитав молитву о его душе, я вернулась домой и стала тщательно планировать побег.
Самара, отъезд был очень болезненным. Мне пришлось во второй раз выйти замуж за Салама, потому что мне не разрешили бы уехать из Ирака без свидетельства о браке. Это было настолько неприятно, что я предпочитаю не вспоминать. Я сделала это лишь для того, чтобы спасти детей и себя.
После свадьбы с Саламом мне пришлось выкупить отъезд из Ирака. Мамун вымогал деньги за каждую мелочь. Я ужаснулась, когда он назначил за голову Фей огромную цену. Он верил, что я смогу найти 50 000 долларов, чтобы заплатить за ее побег. Я боялась, что мне придется остаться вместе с ней в Ираке, а значит, мне грозил арест новое заключение в Баладият. Но Фей так боялась, что нас снова разлучат, что настаивала на том, чтобы я ехала одна, а она осталась с семьей отца. Она убеждала меня бежать и говорила, что я смогу организовать ее спасение только в том случае, если окажусь в безопасном Аммане.
Я, как и добрый доктор в Баладият, попала в сложное положение. Умом я понимала, что нужно уезжать, но сердце приказывало мне остаться. Я долго и мучительно сомневалась, не зная, что делать. И тогда произошло еще одно маленькое чудо: ночью, во сне, ко мне пришла ты, Самара, и сказала: «Майада, беги! Возьми с собой Али и решай судьбу Фей, оказавшись в выигрышном положении. Если тебя запрут в Баладият, ты никому не сможешь помочь». Постепенно ты стала таять, но я услышала, как ты воскликнула напоследок: «Беги, Майада, беги!»
Мне было страшно оставлять Фей, но я чувствовала, что этот сон — истинное предзнаменование. Я поняла, что ты предостерегаешь меня, потому что если я снова попаду в Баладият, то второй раз не выживу. Зная, что ты — самая здравомыслящая женщина в мире, я решила, что лучше прислушаюсь к твоему совету, пусть полученному во сне. Стоит мне уехать из Ирака, и я горы сверну.
Самым печальным днем в моей жизни был день, когда я отправилась на автобусную станцию в Аль- Нада, чтобы сесть на автобус, едущий в Амман. Она была переполнена пассажирами и торговцами. На стенах висели уродливые плакаты с изображением Саддама. Десятки лозунгов напоминали иракцам о необходимости умываться по утрам и чистить зубы вечером. Эти дурацкие призывы так разозлили меня, что мне хотелось кого-нибудь ударить, и лучше всего — того баасиста, который их развесил. Здание станции было набито людьми, сидящими на драных чемоданах. Судя по многочисленным сумкам и коробкам, большинство из тех, кто садился в автобус, уезжали из Ирака навсегда. И кто мог их в этом винить?
Представь себе наш ужас, когда дверь распахнулась и туда вошел Удей Саддам Хусейн со свитой. Он прихрамывал и одной рукой опирался на трость, а второй держал на поводке азиатского тигра. Все люди вскочили с мест, чтобы унести ноги от опасного зверя, а он рычал, обнажая огромные клыки. Я испугалась, что Удей спустит его в толпу. Я слышала, что нескольким иракцам, которые ужинали в багдадском ресторане, как-то пришлось сражаться с тиграми Удея. Один мужчина сказал, что его спасло дорогое блюдо из ягненка, которое он в отчаянии швырнул в пасть хищнику.
Самара, я стояла рядом с багажом, раскрыв рот. Я не могла поверить в то, что после всего, что я пережила, меня на автобусной станции Аль-Нада загрызет тигр. Удивительно, но Удей не спустил его с поводка, хотя зверь все же сильно ударил когтистой лапой двух мужчин, защищавших свои семьи.
Удей проковылял по станции. Он плевался и орал, что все мы — предатели, потому что покидаем Ирак. К счастью, мы с Али стояли в конце длинной очереди, и этот сумасшедший не достал нас. Я боялась, что он нападет на Фей, потому что безумная толпа оттеснила ее и Салама. Но этого не случилось.
Удей плевался, пока не устал. Наконец он ушел из здания. Все стали садиться в автобусы, благодаря Бога за то, что они пережили еще один день в зверинце, в который превратился Ирак.
Мы с Али сели в автобус. Я выглянула из окна, чтобы помахать рыдающей дочери. Слезы слепили меня. Бедный Али, которому тогда исполнилось всего двенадцать лет, так сильно плакал, что не смог попрощаться ни с кем из друзей. К сожалению, Салам поехал с нами, и поэтому путешествие в Амман стало для меня еще одним испытанием.
Нас с Али переполняли скорбь, замешательство и облегчение оттого, что мы покидаем страну, и потому мы не сказали ни слова — ни друг другу, ни Саламу. Я часами смотрела в окно автобуса, разглядывая пролетающую мимо пустыню. Блестящий песок, который мерцал, как жемчужины в лунном свете, загипнотизировал меня, и я думала о том, что земля всегда остается такой же, что бы ни творили люди, которые на ней живут.
Когда мы приблизились в границе Ирака, у меня опять заболело в груди, как в первый день в Баладият. Я понимала, что Мамун запросто мог обмануть. А что, если он уведомил пограничные власти, что
