Кто такой Кабассо, Коль не знал. А потому картин в стиле «угадайте, что это» рисовать не стал, зато жарко полюбил лепку. Лепил из грязи, из песка, из стащенного у кухонного робота теста… Родители поначалу такому увлечению не сильно обрадовались. Во-первых, с чего бы это в семье порядочных Человеков вдруг Творец завелся? Подумаешь, квадрат открылся. У многих открывается, но это не мешает им оставаться людьми. А, во-вторых, что это за творчество, если руки постоянно в грязи? Но потом заметили, что замкнутый обычно мальчик словно раскрывается, светится изнутри, едва к нему в руки попадает нечто, поддающееся лепке. И купили сыну первый пластик.
Маленький Коль лепил, как одержимый. День за днем, год за годом. Он старался, совершенствовал свое мастерство, не замечая ничего вокруг. А впрочем, ничего и не было. Стоило ему притронуться к пластику, как реальность таяла, отступала, боясь спугнуть Творца, оставалась лишь нереальная небесная лазурь. Она окутывала покрывалом, нежным шелком скользила по щекам, плечам, ладоням…
Коль вздрогнул и очнулся. Он лежал на диване с холодной повязкой на лбу, рядом суетилась Тиса.
Как она оказалась дома, да еще и абсолютно невредимая, разве что слегка поцарапанная, Тиса не знала. Смутно помнила, как поднялся сильный ветер, превращая городской парк в темные воющие джунгли, как рухнуло перед ней первое дерево и как она бежала и бежала, не разбирая дороги и стараясь не думать о том, что творится вокруг. Как влетела в дом, захлопнула дверь и несколько минут стояла не шевелясь, боясь поверить, что она в безопасности. А потом увидела на полу Коля.
Любимый лежал без сознания.
Тиса упала перед ним на колени, на миг замерло сердце: показалось, что жених не дышит. Она перетащила Коля на диван, активировала домашнего робота-аптечку. Тот деловито оплел хозяина тонкими щупальцами, выдал справку об общем состоянии (пульс, давление, температура…), сделал укол. Тиса взяла любимого за руку. Рука была испачкана синим, зеленым и еще каким-то цветом. Неужели опять лепил? Попробовал, ничего не вышло, разнервничался и потерял сознание. Глупый Коль! Он же и без своих картин самый удивительный и прекрасный человек на свете!
Когда они познакомились, Тиса и не подозревала, что он – известный художник. Коль посмотрел на нее так, как умел только отец, погибший пять лет назад в экстремальном путешествии. И улыбнулся так, как улыбался лишь папа. И она поняла, что все эти пять лет искала кого-то похожего на отца.
Коль открыл глаза, отогнал подкатившуюся тут же аптечку. Сел на кровати.
– Что случилось?
– Ты лежал в коридоре без сознания.
– Я лепил. Я опять лепил.
Тиса обняла за шею, прильнула губами к его губам:
– Пожалуйста! На сегодня никаких пластиков, никаких картин. Я хочу быть только с тобой!
Он сидел между бревнами и испуганно прижимал круглые рыжие уши. Котенок тигрокиса, совсем крохотный. Видимо, потерялся во время бури. Коль склонился над пушистым полосатиком. Тот выгнулся дугой и зашипел. Грозная малявка. Смешная и трогательная. Коль осторожно поднял смельчака, тигрокисенок незамедлительно впил в ладонь маленькие, но острые когти. После короткой борьбы Коль всё же упаковал полосатого во внутренний карман куртки. Тиса, конечно, не обрадуется, но… Хрон побери, должна же в жизни быть хоть какая-то радость, если картины отобрали!
Вчера он на короткий миг почувствовал себя прежним. Но сегодня утром, пока Тиса спала, нашел в саду остатки пластика, попробовал слепить хоть что-нибудь – напрасно. Не удавался даже банальнейший колобок.
Но ведь вчера получалось.
Коль зашагал в сторону Центра тайм-коррекции.
В этот раз его принимала не медсестра – сама главврач удостоила вниманием. Панна Битта, высокая подтянутая дама, озадаченно смотрела на диаграмму Броловски.
– Боюсь, придется задержать вас ненадолго.
– Что-то случилось?
– Вчера около трех часов дня в вашем тайм-поле произошел сильный всплеск. А в семь вечера – еще один, такой же мощный, но со знаком минус.
– Это время творчества! Я лепил!
– Да, – панна Битта не говорила – чеканила. – Оно открылось и закрылось снова. Ваш случай очень редкий. Такое раз в десять лет случается.
– Послушайте. Я не могу не лепить! Когда выходит время, пропадает не только умение, но и само желание творить. А у меня не прошло! Более того, мне физически плохо. За время без лепки, я едва не загнулся…
– Ваше время творчества не вышло, оно как бы законсервировано. Такое бывает, например, из-за сильных потрясений. Я так понимаю, в момент обоих всплесков вы были в зоне природных аномалий?
– Был. Но не скажу, что они меня так уж потрясли… Вы можете это исправить?
– К сожалению, мы не умеем расконсервировать время. Но можно попробовать объединить его с одним из действующих квадратов. Вы ведь скоро женитесь, верно? Смотрите, простая процедура заставит квадрат любви… нет, лучше – отношений поглотить квадрат творчества. Тогда время творчества освободится и сольется с временем, отведенным на семейные отношения. При законсервированных квадратах это срабатывает в девяноста процентах случаев. Да, вы не будете больше лепить. Зато продлите супружеское счастье. В конце концов, семья – это тоже искусство!
– Вы когда-нибудь увлекались чем-нибудь?
– Нет, – она улыбнулась, сухо и дежурно. – Предпочитала пользоваться лишь тем временем, которое предназначено для человеческих дел, а не воздушных замков. Я в восемнадцать лет сделала слияние – влила нетронутое время творчества, спорта и релакса во время карьеры. А квадрат любви влила в квадрат семейных отношений. Зачем тратить время на дурные чувства? Получилось весьма успешно. Так что медсестра проводит вас в палату…
– Подождите! Я хочу уточнить. Вы сказали, что подобная «консервация» происходит из-за стресса. Но у меня его не было!
Главврач пожала плечами.
– Значит, был у кого-то из близких. У вашей невесты, к примеру, зафиксированы сбои локальных квадратов. Дурочка так боится вас потерять, что совсем не следит за своим настроением. Постоянно звонит в Центр уточнить: не вышло ли время отношений? Успокоили б вы ее, что ли.
– То есть я потерял дело моей жизни из-за Тисы?
– Не опускайтесь до злости на любимую женщину. Я понимаю, вам сейчас очень больно, но это пройдет. Проведем процедуру слияния. Женитесь, заведете парочку детей. И думать забудете о своей лепке!
Коль встал и молча пошел к выходу.
– Панэ Броловски, что вы делаете?
– Ухожу.
– Это глупо! Без слияния вы можете с ума сойти!
Он обернулся, смерил взглядом женщину – несомненно красивую, но холодную до омерзения. И до отвращения Человеческую.
– Лучше сумасшествие, чем самообман.
Коль брел по городу, а перед глазами вставала чистая небесная лазурь, в которой хотелось раствориться и в которую теперь вход заказан. Вспоминались радостные восхищенные лица людей, поклонников его картин: мужчин, женщин, стариков, детей… Помнится, зимой одна бабушка подошла к нему на выставке и подарила рукавички. Сказала, что сама связала – по старинке, спицами, – чтобы руки художника никогда не мерзли. И благодарила, благодарила за творчество. Говорила, что картины Коля оживили ее дом, покинутый повзрослевшими детьми и внуками, среди которых, кстати, тоже есть Творцы. Она еще много чего говорила, а Коль стоял и думал, что ради таких моментов и стоит лепить. Да что там лепить! ЖИТЬ! Ради возможности сделать чей-то путь чуточку светлее.
Для чего ему жить теперь?
У идиотки из Центра тайм-коррекции всё просто. Семья прежде всего. Если ты не женился и не наделал своей не обязательно любимой женщине кучу детей, значит потратил всё время зря. Мать, вот, тоже без
