не было ни Армении, ни Азербайджана, а все это была Грузия. Я уже слышал нечто подобное от армян. В том случае была только одна Армения.
А оружие он кует действительно очень хорошее.
Интервью в тот день я взял, но не у Кахи Бендукидзе, а у другого Кахи.
Этот Каха министр, и возглавляет он департамент науки, спорта, труда и еще чего-то не очень крупного. Одновременно он еще и является деканом здешней школы бизнеса.
То есть он учит бизнесу других людей.
Мы пошли в его школу, где поднялись наверх на лифте, у которого открывалась только одна створка. Кроме того, внутри надо было нажать некую комбинацию кнопок, чтоб сдвинуть его с места вверх.
– А он не рухнет вниз, если ты отпустишь кнопки? – спросил я у парня, который нас вез таким образом в школу бизнеса.
– Нет! – засмеялся он. – Не успеет. Сейчас приедем.
И действительно, вскоре мы приехали. «Как все необычно, – подумал я, – в этой школе!»
Каха говорил по-английски и по-русски. Он оказался молод и напорист. Он ездит по стране, он часто бывает в Америке, в Канаде. Он читает там лекции. Он и здесь читает лекции об истории Грузии.
Он говорит о Грузии, о ее будущем (которое видится ему сельскохозяйственным, ну и туризм, само собой, а потом еще и транзит бакинской нефти с газом, и прочее, и прочее).
На нашей беседе присутствуют Гизо и Важа. Те сидят, уставясь в стол, потому что Каха, показывая на них, говорит о том, что их поколение было взяточниками, а Грузия так жить больше не хочет.
После интервью мы с Георгием никак не могли найти туалет. Потом нашли его, но там не было света.
– Как бы не написать на какого-нибудь студента! – говорит мне Георгий. – Лекции в Канаде читает, а лампочку ему бывшие взяточники должны вкручивать.
Когда мы вышли на улицу, Важа, которого только что обвинили во всех взятках Грузии, обрел голос.
– Негодяй! – сказал он. – Такой молодой и уже негодяй!
Мы, как могли, его успокаивали. Все-таки интервью вышло интересное, а этот парень молод и горяч.
– Негодяй! – не успокаивается Важа. Другое интервью в тот же день мне дал другой министр.
– Он такой же, как и этот?
– Нет! Это очень умный человек. Его тоже зовут Каха (похоже, тут всех министров зовут Каха). Каха – очень распространенное имя в Грузии. Каха – по-грузински Александр.
Министр образования не так молод и горяч, как министр науки. Он взвешивает каждое слово и говорит о реформе образования, о том, как Грузия победила коррупцию, о туризме, сельском хозяйстве, инвестициях, трубопроводах и доступности власти.
Власть тут действительно доступна – я же взял интервью у двух министров в течение одного дня.
Вечером всей компанией мы пошли в тот самый ресторан, где танцевал Буш.
Там Важа сказал тост:
– Я хочу выпить за три капли. Первая капля – это капля крови. Ее проливали наши предки за эту землю. Вторая капля – это капля пота. Его проливали наши предки, когда пахали эту землю. И третья капля – это та слеза, которую проливали матери тех, кто проливал и кровь и пот.
После этого тостов было еще очень много.
В восемь вечера меня отвезли в гостиницу, пообещав заехать за мной в десять, потому что именно в это время Каха Бендукидзе готов дать мне интервью.
В полдесятого позвонил Георгий и сказал, что Бендукидзе вызвал к себе Саакашвили, и поэтому он даст мне интервью только утром.
Утром Бендукидзе мне интервью так и не дал – его опять куда-то вызвали. Так что по дороге в аэропорт меня завезли в местечко слияния Арагвы и Куры. Там монастырь, «из-за горы и ныне видит пешеход столбы разрушенных ворот…»
– Лермонтов здесь писал «Мцыри».
Это Джвари. Храм пятнадцатого века. Это все на горе, открыто всем ветрам. Холодно, мороз, снег, в храме – иконы, свечи, стены.
Под горой – река и древняя столица Грузии Мцхети. Там Светицховели – один из первых православных храмов.
Гизо дал мне в дорогу пять литров вина в полиэтиленовой бутыли.
– Так у меня же в аэропорту его отнимут!
– Если отнимут, скажешь: «Выпейте за мое здоровье!»
В аэропорту меня действительно остановили с этим вином.
– Что это?
– Это вино.
– В такой бутылке нельзя.
– Тогда давай его с тобой прямо здесь выпьем!
– Не могу. Я на работе.
– Тогда мы выпьем его с тобой после работы. Никуда не полечу. Хочу с тобой выпить!
Молодой таможенник смущен.
– Подожди! Старшего позову! Старший – солидный, спокойный, седой, с большим достоинством. Он сразу понял, в чем тут дело.
– Русского обижать нельзя! – сказал он очень весомо. – Вези свое вино!
Потом он постоял рядом и добавил:
– Скажи там всем. Мы любим Россию. Мы любим русских. Без русских– мы куда? Никуда! Мы вас любим. Скажи там всем. Старшее поколение все помнит. Конечно, молодежь сейчас по-английски говорит. А-ааа. какие они грузины? Они даже русского языка не знают. Вези свое вино! Все хорошо будет!
Так я и пошел в самолет с этим вином. В Москве, в Домодедово, с меня в аэропорту сняли даже ботинки. Женщина на проверке:
– А это что?
– Это вино. Из Грузии.
– В таком виде нельзя.
– Я знаю, что нельзя. Тогда возьмите его. Выпьете вечером.
Женщина открыла бутыль.
– Пахнет-то как хорошо. Вкусное, наверное.
– Так и берите.
Она засмущалась.
– Нет. Так нельзя. Езжайте со своим вином, – сказала она и наклеила мне на бутыль разрешение на провоз.
– У вас не будет рубля?
Передо мной стоял старик. Я зашел в магазин за курицей, а он стоял перед холодильником со всякими там блинчиками в картоне. Он стоял там с самого моего входа в магазин, смущенно улыбался, жевал губами, кряхтел.
– Тут котлеты стоят пятьдесят один рубль, а меня вот только пятьдесят, – старику особенно трудно далось последнее слово.
– Конечно! – сказал я и выудил ему мелочь из кармана. Он взял только рубль.
Я иногда вижу, как какая-то старушка достает кошелек, потом она в нем ищет, потом говорит: «О Господи!» – потом опять ищет так, будто она что-то в нем недоискала. В этот момент я протягиваю ей десятку, и тогда она как-то по-особенному радуется, вскрикивает: «Ой!» – но потом стесняется, потом берет, говорит: «Спасибо!»
Но как-то раз мне одна старушка очень гордо заявила: «Молодой человек! Я прошла блокаду! Я выдержу!»
Я ей тогда тоже давал десятку, но я тут же вывернулся и сказал: «Бабушка! Да разве ж это деньги! Вот помните, три рубля были зеленые? Вот это были деньги!» – и она сказала мне: «Да! Это были деньги!» – так
