приводит вас в замешательство, потому что нарастает так же быстро, как и звук проходящего поезда – из свистящей точки в рухнувшую глыбу – и только через какое-то время вы начинаете понимать, что это всего лишь шум окружающей вас жизни – машин, людей, их крики, вернее, это шум той бестолковой беготни, что здесь называют жизнью – в ней все каждый день толкаются, пихаются, врут, передавая обман, как эстафетную палочку, на бегу и по кругу; и при этом они производят просто терриконы разноцветной словесной шелухи.
Но, что самое удивительное, через какое-то время вы обнаруживаете, что вы и сами говорите о том же: о государстве, о правительстве, о налогах и о том, что вы хотели бы знать, на что идут ваши деньги и куда это они все время пропадают, если никто в этой стране не защищает ваше здоровье, честь, достоинство, имущество, завтрашний день. Даже жизнь вашу никто не защищает. Она никому здесь не нужна и сами вы неинтересны.
И вспоминают о вас лишь тогда, когда нужно выбрать очередное несимпатичное лицо в тот аппарат государственной власти, которое потом появится на телеэкране и будет нести с него всякую ахинею.
А вы будете смотреть на него и радоваться тому обстоятельству, тому безусловному праву, которым вы все еще обладаете: правом выключить его немедленно к такой-то там матери.
«Где мои деньги, урод тряпочный?» – говорите вы ему напоследок и громко смеетесь.
Но вдруг вы обнаруживаете, что голос ваш слабеет и пропадает. Он словно бы отделяется от вас и уносится прочь вместе с общим водоворотом звуков. А-а-а… вот оно что: вы опять придвинулись к цветку и незамедлительно заметили, что у него нежные, чувствительные лепестки, которые, пока вы там где-то были, обметало росой.
Или это бусинки сока – я не знаю, но к ним снова хочется прикоснуться – ничего тут не поделаешь; в них в который раз захочется погрузиться, чтоб услышать их запах, который вполне можно вновь принять за слабое дыхание; и скорее всего, как только прикоснетесь к нему, вы немедленно унесетесь на ту сказочную планету, которую вы когда-то обещали прибирать каждое утро, обещали поливать и ухаживать и выпалывать там всякие баобабы!..
Некоторые интересуются: о чем я все время думаю.
Я думаю о том, как бы в канализационный люк не попасть. Потому что идешь, все время подбираешь слова, а люки не всегда плотно закрыты.
Так что приходится и слова подбирать, и о люках думать.
Так что. слова – люки, слова – люки, слова – люки. Так и живем.
Мне позвонил приятель и сказал, что некое ведомство, название которого я немедленно позабыл, наградило меня орденом чего-то (тоже не помню чего), но третьей степени, и теперь он должен мне это все вручить в торжественной обстановке.
Этот приятель уже второй раз хочет мне вручить это все в торжественной обстановке, и я во второй раз очень терпеливо ему объясняю, что меня не стоит награждать, потому что я этого не хочу.
«Как не хочешь?» – «Так!»
Кажется, приятель на меня обиделся, и эта обида подвигла меня к тому, чтоб я еще раз всем все объяснил.
Ребята! Обращаюсь ко всем сразу! Не надо меня награждать!
Почему?
Потому что у меня так устроен организм. Не выносит он наград, премий и почетных званий!
Еще раз для всех: я раз и навсегда отказываюсь, прежде всего от любых литературных премий. Не надо меня никуда тащить и там выдвигать, а потом звонить и спрашивать: «А вы придете?»
Я не приду.
А еще я не приду за орденами, медалями, памятными значками и знаками почета.
Даже если они украшены бриллиантами и сулят немалое денежное вознаграждение.
Почему? Потому что не хочу, не люблю, не буду!
Поэтому, чтобы не получилось полного конфуза, как только у вас созреет очередное желание меня наградить чем-нибудь, сияющим в лучах, пусть даже третьей степени, то лучше справится заранее: не изменилось ли у меня к этому делу прошлое отвратительное отношение, на что я вам тут же отвечу: нет, не изменилось.
А еще меня не стоит привлекать к общественному труду.
Я терпеть не могу заседаний, комиссий, комитетов и собраний.
И в партиях я не состою, и от политики меня сразу же ведет в сторону.
Как только я услышу это слово «политика», так я сразу же нахожу очень плотные кусты, где блюю.
Учтите это все, ребята, очень вас прошу!
Что служит мне побудительным мотивом к письму? Многое служит. Например, солнце, ветер, вода или падение на меня сверху частичек птичьего помета. Порой они, те частички, становятся самым-самым побудительным мотивом. Просто тянет после них к столу – я даже не знаю! Просто не оторвать.
Какнули на рожу – и немедленно за перо, и мысли, мысли – потекли, потекли, легко, быстро, свободно, без каких бы то ни было дополнительных помех и возражений, без придирок, беспокойств, волнений, препятствий, отказов, докук, притеснений, преград, лишений и затруднений; и легкость образов необычайная, сочность мазка – вкуснота слога, одним словом. То есть все как у птиц.
Однажды я открыл дверь в свою квартиру и шагнул вовнутрь, собираясь зажечь свет в прихожей. Оказалось, что это совсем не прихожая, а дорога. Да. Я стоял на дороге, или… не совсем… желоб какой-то.
«Где я?» – спросил я сам у себя. – «Я бы тебе ответил, – услышал я свой собственный внутренний голос, – вот только ответ этот, боюсь, не весьма приличен». – «Как? Неужели? В пи.» – «Вот именно!» – «Как же это возможно?» – «А так! Ты же хотел, чтобы все вокруг было хорошо и правильно!» – «Да, хотел!» – «Чтобы все было справедливо, без лиходейства!» – «Ну!» – «Вот поэтому ты снова здесь!» – «В?..» – «Ш- шшш, тише! Не надо орать! Орать будем после! А сейчас надо молчать, вбирая в себя истину!»
Помолчали.
Потом я, пятясь, вышел.
О чем я печалюсь? Я печалюсь о том, что идеи добра совершенно ничем не владеют.
Ленивые они какие-то, анемичные, тусклые, вялые. А вот идеи зла почему-то такие бодрые, верткие, быстрые и жизнерадостные.
Была когда-то такая замечательная страна, как Россия.
И была у нее армия. Огромная, большая армия.
Не будем говорить о том, что она была лучшей армией мира, не будем об этом. Просто скажем, что она была, и в ней – в той армии – был Военно-морской флот.
А уже в самом том Военно-морском флоте (следите за мыслью), где-то там глубоко внутри, был подводный флот.
Это был большой, удивительный флот.
И люди на нем служили большие и удивительные, и служили они долго – всю Великую Холодную Войну.
Была и такая война – самая великая и самая холодная.
Почему я считаю ее самой великой? Потому что она послужила прообразом будущих войн, которые когда-нибудь будут вестись, как шахматные партии – после нескольких ходов становится ясно, кто тут победил и чья теперь ничья.
Потом, с течением времени, страну разобрали на части, а вслед за ней разобрали на части армию и флот.
Многое распилили и продали. Распилили все, что удалось распилить. В том числе и подводные лодки.
А что же мы получили в компенсацию за распиленное?
Мы получили праздник, День Подводника!
Этот светлый день приходится на 19 марта.
Что-то там, в том далеком далеко, именно в этот день сошло на воду. Что-то подводное, отчего и
