Улисс, что на Дальнем нашем Востоке.
Старшина команды ракетчиков мичман Корсунь – полный, благовидный мужчина цветущих лет – находился в самом шикарном расположении духа. Он мурлыкал про себя песни советских авторов, он улыбался, он жмурился от солнца.
Но все это до тех пор, пока не почувствовалось, что надо бы сходить в гальюн.
Выбравшись на верхнюю палубу, мичман Корсунь понял, что все не так просто: справа по борту стоит на якоре корабль размагничивания СБР со своей полугражданской командой и поварихой, с левого – пляж на Змеинке с женщинами и детьми.
И вот тут он и стал подбирать слова для описания возникшего желания. Но недолго.
Желание срать подобно ростку тополя, пробивающего асфальт, – оно способно только усилиться, заменив человеку речь.
Напрасно мичман ходил кругами в надежде унять – в глазах непрерывно темнело – ыыы!..
Напрасно постанывал – только подстегнуло и раззадорило – ыын!..
Можно, конечно, было опуститься за борт – он даже посмотрел туда с надеждой, но вода еще ледяная – ы-ым!..
Мичман Корсунь теперь уже не хотел ничего: он не хотел ни денег, ни пляжа, ни женщин. Он не хотел быть первым в очереди на квартиру, он не хотел на сход с корабля. Он хотел только срать.
СРАТЬ!!!
А давление все растет и растет, и мичман, покрытый испариной размером с утреннюю индонезийскую росу, уже начинает поглядывать в низ собственного все увеличивающегося в продольных параметрах живота, ожидая непременный цветок на выходе.
И тут взгляд его натыкается на носовую пушку АК-230, вернее, на тот чехол, которым она всегда накрыта.
Катерники соображают очень быстро. Чехол сдернут с пушки в одно мгновенье.
Не знаю, что напоминал собой мичман Корсунь, обернувшийся в это страшилище, обливаясь потом от жары, – оживший шалаш Ильича, наверное, – когда маленькими, но быстрыми шажками переместился к борту, где, уцепившись сквозь чехол за леера, сдернул с себя одним махом штаны с трусами и испытал – я! я! я! – неописуемое облегчение, можно сказать, даже счастье – фух, хе-хе!
После чего ему немедленно вновь захотелось и денег, и женщин, и очереди на квартиру, и сход на берег.
РАССКАЗ
Знаете, что такое кают-компания? Это ужасное дело. Там ты всегда на виду. Там у каждого свое место за столом и под солнцем. И каждый в кают-компании чего-то должен. Кто-то должен гримасничать, кто-то представлять кого-то, в основном начальство, а я, к примеру, должен всех веселить, рассказывая рассказы.
Вот я и веселю.
Рассказываю.
Но только задачу мне все время усложняют.
Это чтоб я не расслаблялся и совершенствовал свой дар.
– Так, Саня, а теперь говорим слово (любое), и ты на него рассказываешь рассказ. Сможешь?
– Смогу.
– А слово такое: 'грабли'.
– И все?
– И все. Только рассказ должен быть о замполитах.
– Это уже два слова.
– Чего придираешься? Слово одно, а тема – про замполитов.
– Хорошо. Только рассказик будет короткий.
– Да какая разница? Готов?
– Готов.
– Давай!
– Рассказ: 'Он долго шел потом с граблями во лбу!'
– А где тут замполиты?
– А рассказ называется 'Замполиты в саду'.
УБОЖИЩЕ
– Да вы ж убожище невозможныя-а-а! Да вы ж катарсис-сука-падлы! Да вас, на хуй, взять и облепить об стену-у-у! Да вам бы все над нами член вострить! – вот такой плач приходит мне на ум вместо того, что мне только что сказали.
И еще мне вспоминается выражение: 'Каждый волос дыбом становится по сравнению с прошлым годом!' и 'Весь штаб теперь будет раком бегать, пока все не выбегает!'
Ну! А все из-за того, что меня опять поставили, чуть не сказал «раком», дежурным по дивизии – му-а-у-а (это я зевнул) – и теперь меня снимают со службы, потому что командующий (бля) проехал на машине по зоне режима радиационной безопасности и нашел в ней лежащий ящик.
В прошлый раз он нашел коробку, и меня послали искать эту коробку, чтоб в приказе о наказании указать ее название. И я пошел, как дурак, ничего не нашел, и тогда, с моей же подачи, ту коробку назвали 'коробкой из-под кофе', а она, оказывается, была 'из-под сгущенного молока' (или я их сейчас местами перепутал), а теперь меня потащили в штаб флотилии вместе с врио начальника штаба на ведерную клизму.
И вот мне ее вставляют. Особенно старается почему-то флагманский штурман флотилии. Он уже старый и седой, с трясущимися дряблыми щеками. Это он старается потому, что чует свой час увольнения в запас, и потому суетится перед начальством, во все вникает и лезет со своими рекомендациями:
– Надо послать людей, чтоб непременно этот ящик обнаружить, а то получится, как в прошлый раз! Надо, чтоб люди разбились на тройки и чтоб они искали этими тройками!
И тройками будут искать, и двойками. И тебя, дурака, не забудут. Все равно ведь уволят в минуту особого раздражения, потому что ты старый, больной и дурно от тебя пахнет.
А я вот хоть сейчас в запас. Меня оставили с экипажем в пятнадцатый раз. И поставили в наряд по дивизии через день на целый месяц. А трубы в гальюне у меня даже не целованы, как сказал начальник тыла, и батареи я еще в казарме не поменял, потому что их где-то еще надо спиздить.
Да! А тут, как на грех, комиссия едет по проверке какой-то нашей организации.
Не понимаю, что они хотят проверять.
ПИСЬМА
… Мы тогда были приписаны к небезызвестной К-140. Командиром БЧ-5 там был некто Сорокин. Не знаю, почему запомнилось. Мы туда таскали турбинное масло, пешком, бочками со склада ГСМ, который там чуть повыше от залива расположен. Самое веселое было затаскивать их (двухсоткилограммовые бочки) на корпус лодки, по специальному лотку для кабелей питания с берега. Шириной тот лоток был со ступню. Охватывали эту бочку бросательным концом (кто забыл, так это такая тоненькая веревочка), и поехали: один из нас тянет с корпуса, двое его за ремень держат, чтоб он не улетел за борт, а самый из нас идиот шел сзади бочки по этому лотку и направлял ее движение согласно ейному центру тяжести. Как все остались живы и без травм – до сих пор загадка природы. А сей трудовой порыв был спровоцирован самим командиром БЧ-5, товарищем Сорокиным, который пообещал (и почти выполнил, недолив всего-то грамм сто) за подвиг литр шила (спирта наичистейшего, если кто позабыл). А тут еще у меня день рождения случился. То есть все это произошло (это я про транспортировку того масла) 14 июня 1984 года, и мы это шило употребили исключительно к месту, ради моего двадцатилетия, а не пьянства для.
Саня, слушай. Летом это было. Старпом сидел в трусах и красил батарею. И яйца у него от трудов из трусов вывалились. А рядом ходил маленький котик. Заметил те яйца котик, пригнулся, сжался, а потом потоптался на месте, да как на них прыгнет с когтями. Старпом от боли протаранил головой батарею и упал навзничь. Жена вызвала «скорую». Они приехали, давай старпома на носилки грузить, а он без сознания и в крови. Уже на лестнице они вспомнили, что не узнали причину. И вот тогда жена им все и рассказала. Они так смеялись, что уронили старпома. Он упал и сломал себе ногу.
И не думай, что это анекдот.
