совершенствование, устроила меня в изобразительную студию.
Я изображал там статуи. То есть я лепил фигурки из глины.
Глина хуже пластилина, а из пластилина я лепил давно.
Десятки ковбоев, оседлав мустангов, сражались у меня с индейцами, вооруженными ножами. Они наносили друг другу ужасные раны, они умирали, произнося монологи, достойные Фенимора Купера. Потом я их чинил, и все повторялось.
Они скакали по горам и долам, их подстерегали горные львы и гориллы, для удобства перенесенные мною из Африки в каньоны Дикого Запада.
Они падали с обрыва.
Их бомбили с самолетов с помощью костяшек домино.
Их бомбили мои братья, с которыми у меня был договор «ты сначала убиваешь этого, а потом я того», и которые нарушали его совершенно вероломно, убивая под шумок гораздо больше дозволенного.
Все всегда заканчивалось нашей общей дракой, куда вмешивалась и бабушка, а потом все топтались, сцепившись в единую массу – в середине была бабушка – и коверкали моих ковбоев, и потом я их снова лепимо слезами напополам.
Ковбоев сменили животные, животных – литературные персонажи – Маниловы и Чацкие.
Поэтому меня и отдали в изобразительную студию, где я пожал железную руку преподавателя – настоящего скульптора – а потом за один присест изваял из глины льва.
Лев отправился в печь на обжиг, а потом и на выставку работ выдающихся детей.
Жаль, что в студию надо было ездить через весь город. Если б она находилась под боком, из меня, в области глины, вырос бы Пазолини.
Балет
А ещё мы поступали на балет. Это мама нас отвела. Меня и Серегу, Валерка был ещё мал.
Нас приняли.
Как потом выяснилось – из-за меня, хотя я не знал ни одного па.
А Серегу взяли за компанию, он очень старался, плясал им «яблочко».
Я вообще ничего не плясал.
Нас раздели, было прохладно спине, попросили пройтись, повернуться.
Мы были в одних трусиках.
Под пристальными взглядами отборочной комиссии я чувствовал себя не очень.
Может, потому мы и забросили это дело, хотя нам передавали, что нас ждут и «что ж вы не ходите».
Дом
Сталинский дом. Мы получили в нем двухкомнатную квартиру, в пятьдесят девятом году переселились и принялись радоваться: высокие потолки, большая прихожая. Переезжали зимой в мокрый снег. Жутко мело.
А дома – дощатые красные полы. Только-только от краски просохли. Батареи маленькие, но тепло, если не дует норд.
Так называли северный ветер. У нас и окно, и балкон выходили на север. Когда он дул, то легко отжимал двери балкона.
Потом отец сделал приспособление для подтягивания этих дверей. А мама ещё подкладывала всякие тряпки, чтобы было хорошо.
Туалет и ванная – раздельно. Кухня. Там холодильник «Саратов». Он простоял тридцать лет, не ломаясь и не выключаясь.
У плиты – бабушка. Она обожала готовить.
Бабушка жарила картошку и макароны – нашу основную еду.
Вода на пятый этаж поднималась слабо. Текла из крана тоненькой струйкой. Мы ведрами носили её с улицы и наливали в ванну.
В ней никто не мылся. В ней хранился неприкосновенный запас воды.
Крышу мы тоже чинили сами.
Вылезали на нее в дождь и прикрывали дырки сорванным шифером.
А на Новый Год – пироги с вареньем и торт «Наполеон» – коржи пропитывались заварным кремом и становились нежными – пальчики оближешь.
А хорошо было пробраться ранним утром первого января в мамину комнату, стянуть там со стола кусочек торта, запихать его в рот, отчего в нем немедленно образовывались потоки сладкой слюны, а потом быстренько назад в свою комнату и под одеяло с головой, чтоб согреться.
Двор
Сначала дом стоял один в степи, рядом обосновались только финские бараки с садами, огородами, длинным общим коридором и кухней, по которой сновали тараканы, а потом вокруг наросли хрущевки.
Во дворе мы играли в догонялки, в лапту, в футбол я хоккей – для чего сами делали коньки из дерева и
