И всё это абсолютно без звука, за стеклом, потому что все это происходило при полной звукоизоляции.
Я любил приходить к маме на студию. Там столько необычного и таинственного. Там люди делали кино.
Мама нас брала на просмотры, и ещё летом можно было смотреть из киностудии фильмы, идущие в летнем кинотеатре «Низами».
Там мы, как зачарованные, смотрели «Седьмое путешествие Симбада».
Чёрный брат
Вдруг прошел слух, что в Баку привезли чернокожих детей, содержат их в детдоме, и скоро будут раздавать.
Мама и папа, посовещавшись, решили съездить за одним.
Мы сильно переживали и болели за это дело. Все решали какой он будет, где будет спать и как с ним играть.
Ждали их до ночи.
Как только они позвонили в дверь, мы – тут как тут.
Дверь открылась, и папа внёс в прихожую что-то завернутое в его пальто. Он развернул и рассмеялся – там внутри ничего не оказалось.
Мы надулись. Взрослые, получалось, нам все время врут, хотя сами от нас всегда требовала честности. То есть, честность – это только для детей.
Потом папа рассказал, что насчет черненьких детей – все слухи, и в детском доме очень им удивились.
– Берите светленького! – сказали они. – Вон их сколько у нас.
Светленького мы не хотели. Нам не надо было светленького. Мы сами светленькие.
Мы с Серегой ещё не очень, а Валерка – сущий блондин с кудряшками.
Он в детстве очень походил на девочку.
– Какая красивая девочка! – говорил про него.
– Я не девочка! – говорил он и сдвигал бровки.
Валерка жутко упрямый.
– Я сам! Я сам! – первые его слова. Я сказал «мама», Серега – «папа», а Валерка – «я сам!».
Со временем он потемнел, и мы стали его называть: «тёмный брат».
Валерка был очень добрый. Когда нас угощали конфетами, то свое мы с Серегой тут же съедали, а Валерка шёл делиться с бабушкой.
Школа
Школа находилась совсем рядом с домом. Она носила номер 22. Первого сентября 1960 года я жутко волновался – надо было идти в первый класс.
Там оказалось столько мальчиков и девочек – просто полно.
А классный руководитель у нас Раиса Николаевна – круглолицая красавица с косой.
Я её тут же полюбил. Даже однажды у доски выступил и сказал, что в школе нам маму заменяет она.
Сильно это её растрогало, у нее даже голос дрожал, а я нисколько не подлизывался, я свято в это верил.
Меня посадили за одну парту с Таней Погореловой и она мне не понравилась – некрасивая и вообще.
Я ещё не знал кто мне нравится, но то, что не нравилась она – это уж точно.
И потом она среди девочек была чем-то вроде вожака, а я вожаков в любом виде терпеть не мог.
У мальчишек никто не выделялся и не лез в начальники, хотя с Андреем Ростовым мы несколько раз просто так дрались.
Мы любили Женю Богданова – очень маленького, хрупкого мальчика. На переменах все почему-то старались постоять немного рядом с ним. Как-то хорошо становилось на душе. Девочки смущались, улыбались и несли всякую чушь.
Мальчишки ничего не несли – не так много у них всяких лишних слов.
Раиса Николаевна потом болела, а мы её навещали всем классом. Я тогда увидел где она живет: в общежитии с общей кухней, где в раковине скапливалась всякая размокшая мерзость: макароны, например.
Она занимала маленькую комнатку с низким потолком, на стенах – олени на коврах, на буфете – слоники.
Потом она родила.
А меня приняли в октябрята. Остальных тоже приняли.
Торжественно, и нам значки прикололи пионеры из третьего класса.
