Шестой раз он упал уже в преклонном возрасте, разбил себе нос и задние ноги.
Он их волок за собой и жутко нуждался в человеческом участии, и поэтому взбирался на кресло, где я сидел, подтягиваясь на передних.
– Ну что же ты, старина, ну иди, поглажу, – говорил я и гладил, гладил калеку кота.
Потом он научился ходить.
Потом умер, забравшись под шкаф.
Книги
Я очень любил читать. Любимое я читал сто и двести раз. Например, Тома Сойера или «Всадник без головы». А потом я разыгрывал все прочитанное на кровати.
У нас была низкая самодельная кровать на панцирной сетке, где одеяло – равнина, а подушка – гора, и сам я полз из последних сил, истерзанный колючками, обезумевший от жара в крови.
Я стонал – меня никто не слышал. Я истекал кровью, и мухи роились надо мной.
Теряя сознание, я доставал револьвер, чтоб прицелится в леопарда, спустить курок и в облегчении затихнуть.
Мама нам читала «Руслана и Людмилу» и «Двенадцать стульев». Нам было лет по десять-двенадцать и мы помирали от смеха над беднягой Паниковским.
Потом, конечно, О. Генри, «Без семьи», Джером К. Джером, Марти Ларни, Диккенс, «Кола Брюньен», старые журналы «Вокруг света», «Белый клык», «Три мушкетера», «Война и мир».
Я замерзал, лежал на поле брани, тонул, шёл по скрипучему снегу.
Братья тоже читали, но я всегда понимал, что я другой, а они – другие. Я от этого сильно страдал. Я хотел быть, как они – я их очень любил.
У меня ничего не получалось.
– Мама! – ябедничали они. – А Сашка опять вместо уроков читает книжки, и ты ему ничего не говоришь!
– А вы учитесь, как он, и я вам тоже ничего не буду говорить.
– Да-аа… хитренькая…
Я действительно хорошо учился. Хватал налету, быстренько делал уроки и заваливался на кровать с книжкой.
Под чтение удобно было грызть сухари. Старый хлеб бабушка превращала в сухари. Мы их целый день грызли.
Хотя ябедничал на меня один только Валерка, а Серега – никогда, Серега обижался. Он считал, что мама любит меня больше всех.
В детстве любовь взвешивается на особых детских весах.
Между собой мы считали, что я – любимец мамы, Серега – папы, а Валерка – бабушки.
Она его действительно обожала, и он вытворял с ней всякое. Например, она бежала в туалет и по дороге кричала: «Ой! Ой!» – а он, смеясь и крича то же самое, успевал её обогнать и закрыться в туалете, а она, тоже смеясь, молотила в дверь: «Негодяй, выходи!»
Мы бы с Серегой на такое не решились, а этому охламону – все сходило с рук.
Папа мне подарил книгу «Звери и птицы нашей Родины». Папа её подписал: «Дорогому сыну Саше, большому другу всего живого».
Это был, пожалуй, единственный раз в жизни, когда он меня приласкал.
Поэтому, наверное, я своего сына ласкаю при каждом удобном случае.
Сестрёнка
Поскольку все мы родились мальчиками, то страшно смущались, если рядом оказывались девочки.
И нам всегда очень хотелось иметь сестрёнку.
– А зачем вам сестренка? – спрашивали нас.
– Ну-уу… – отвечал за всех Серега. – Мы б её колотили…
У маминой подруги, тети Дзеры, росла дочка Таня. Она была младше Валерки года на три. То есть я старше её лет на шесть.
Если мы попадали к ним в гости, мы бегали за ней и тормошили. Нам было приятно её касаться. Она вся такая аккуратненькая.
Ну, а где прикоснулись, там и прижать не грех.
– Ой! – прибегала она и бухалась на кровать. – Они меня умучили!
Тётя Дзера и Попов – так почему-то, называли её мужа – жили на территории киностудии «Азербайджан-фильм» имени Джафара Джабарлы – там они работали вместе с нашей мамой.
Они в кино делали звук.
Оказалось, что всё, что говорят актеры в кадре, они потом ещё раз в студии наговаривают.
Очень смешно смотреть, как взрослые люди гримасничают, приседают, наклоняются, размахивают руками перед микрофоном в наушниках.
