Потом мы резко вбежали и ухнули: «Ух!!!» – девушки вскочили, и сейчас же в дверь вломилась изнемогающая от смеха Укля вместе с Бобиковой – нашим школьным Бобиком.
А на дворе уже тетки обсуждали происходящее, и идущей с работы Натиной маме – «тете Нине» – сейчас же доложили: «Теперича к вам через балкон лазиют!» – на что она ответила: «А вам завидно?»
После этого Сидору понравилось пугать, и он захотел испугать ещё и Долгову. Он захотел влезть на крышу – Долгова жила рядом с ним на последнем этаже – найти вентиляционную трубу её квартиры и замогильным голосом её позвать.
Помешала соседка, которая согнала Сидора с лестницы, ведущей на чердак.
Сидор решил ей отомстить. Он ночью притащил с того кладбища, что совсем рядом, венок, перевернул траурную ленту и написал: «Дудке от дьявола!» – соседку звали Дудкой и она обожала кавалеров.
– Позвонили в дверь, – рассказывала потом Дудка матери Долговой, – смотрю в глазок, а там букет. Я думала, от кавалера. Открываю – ужас. Что делать?
Мама Долговой знала все о Сидоре и его мести, и она сказала:
– Дудка! Это кто-то колдует. Ты пописай на венок и сожги.
Дудка пописала, но потом передумала и решила вызвать милицию с собакой: «Пусть придет милиция с собакой!»
– Дудка! – сказала ей мама Долговой, – ты же писала на него. Какая милиция с собакой? Собака по запаху придет к тебе. Лучше сожги.
И она сожгла.
А ещё Сидор привязывал девочкам двери верёвкой друг к другу.
И вешал им на них коробочки со зловещими надписями.
Стекловата приходила в вагонах. Надо было открыть вагон с помощью лома, там тогда отваливался люк и в него летели пачки этой дряни.
Мы их хватали и складывали в стопки. Там были горы стекловаты. А вагоны приходили каждый день.
Стекловата летела по воздуху, и воздух от нее переливался и блестел. Она втыкалась в руки, в лицо, в шею, в глаза.
Она набивалась во все щели, за шиворот, под рукава.
Мы носили куртки и брюки, голову прикрывали кепкой, лицо – респиратором, глаза очками, руки – перчатками. На ногах у нас были ботинки.
Было жарко, лето, нечем дышать.
Пот струился по лицу, заливал глаза, на спине выступала соль.
Тогда-то я понял, что надо учиться. Причем учиться хорошо.
Мы работали по семь часов каждый день. Нам давали молоко. Раз в неделю. Сидор выпивал сразу, а я экономил, нес домой.
Мне нравилось носить домой молоко. Так я выглядел кормильцем.
Еще я приносил деньги – аванс и получку. Примерно сто двадцать рублей в сумме.
Когда отдавал деньги в первый раз, очень волновался, а бабушка была растрогана и что-то, отвернувшись, шептала.
Бабушка часто шептала. Она верила в Бога. Я ей как-то сказал:
– Бабушка! Бога же нет!
А она мне:
– Что ты, Сашенька, Бог есть, – и у нее в тот момент были такие глаза светлые, что у меня мурашки по коже.
За лето мы с ней накопили на одежду к осени. Мне и братьям.
С этих пор я часто буду покупать одежду, в основном себе, потому что все мое мгновенно донашивалось.
Юрка
Кроме нас, там были две пожилые грузчицы – они здорово ругались матом – и ещё там был Юрка – небольшой, плечистый армянин.
Юрка тоже ругался матом.
Там все ругались.
Не ругались только мы с Сидором. С Юркой мы были на «ты».
Он отсидел три года в тюрьме за мелкое воровство и был недоволен политикой государства.
Однажды он сказал, что во всём виноват «Володька». Мы поинтересовались кто это.
Оказалось, что под «Володькой» Юрка понимает Ленина нашего, Владимира Ильича!
Мы с Сидором начали орать (в основном, Сидор), чтоб Юрка при нас Ленина не трогал, потому что (потому!) для нас эта тема святая (ну, да!).
Орал Сидор очень убедительно, эмоционально, я ему вторил, и Юрка, поворчав насчет того, что все мы
