вполне нормальны, но при определенных раздражителях, при их сочетании, они впадают в пароксизм.
— Что это означает?
— Крыша едет. Но ненадолго. До тех пор, пока раздражители не устраняются. Например, кто-то может временно сходить с ума от пароходных гудков, если при этом ему еще ярко светит в лицо солнце. А на те же гудки при лунном свете он никак не реагирует. Ты хочешь, чтобы я тебе прочитал лекцию о психозах?
— Нет, только о психозе Рендаля. Ты говорил тогда о запахе жасмина…
— Да, помню. Томас рассказывал о том, как Рендаль еще в юношеские годы сдвинулся от какой-то любовной истории. Была красивая брюнетка, запах жасмина и… еще что-то. Вся эта мура давно канула в прошлое, но при сочетании тех же внешних раздражителей, при совокупности звуковых, зрительных и обонятельных эффектов, он впадает в транс, у него возникают паралич определенного двигательного комплекса, судорожные движения и болезненная перестезия. Короче, он становится как кролик перед мордой удава. А если человек, введший его в это состояние, обладает еще и умением нейролингвистического программирования, то есть особой формой гипноза, то Рендаль пойдет за ним куда угодно и сделает все, что тот пожелает. Видишь, какие управляемые идиоты находились тогда в ЦК партии?
— Да они и сейчас у власти, — утешил его Днищев.
— Томас не должен был выбалтывать мне о его болезни. За это он мог поплатиться не только своей карьерой, но и жизнью.
— А это… нейролингвистическое программирование? Кто у нас в России специализируется в этой области?
— Я, — горделиво произнес Карпуньков. — Мне приходилось изучать эриксоновский гипноз на стажировке в Штатах. Да и других немало. Тут не требуются ни сложная аппаратура, ни уникальные фармакологические препараты. Достаточно ввести человека в легкий транс, как, допустим, того же Рендаля, а потом запрограммировать его на иное поведение. Технологию процесса я тебе объяснять не буду. Тут в основном задействованы механизмы подсознания.
— Хорошо, — задумчиво сказал Сергей, потянувшись к банке со спиртом. — Просто отлично.
— Что именно?
— Значит, Рендаль, брюнетка, запах жасмина и… Какой-то там еще звуковой раздражитель? Что говорил твой эстонский пьяница?
— Сейчас уже и не помню, — отмахнулся Леша. — Зачем тебе вообще все это нужно?
— Постарайся вспомнить. Глотни спиртику, освежи память.
Карпуньков закрыл глаза и сидел так довольно долго. Сергей даже забеспокоился, что его приятель уснул.
— Пощелкивание, — произнес наконец Леша. — Брюнетка щелкала пальцами.
— Прекрасно! — обрадовался Сергей. — Теперь у нас есть все компоненты. Признаться, когда ты рассказывал мне обо всем этом полгода назад, я и не думал, что рано или поздно мы сможем воспользоваться врачебной тайной Томаса Петеля. Но теперь время настало.
— А что ты задумал? — с интересом спросил Леша, наклонившись вперед. — Я знаю, в твоей дурьей башке всегда возникают какие-то гениальные планы.
— Рендаль сейчас в Москве, — коротко отозвался Сергей.
— И?..
— И обосновался в шикарном особняке на Воробьевых горах. Он проворачивает многомиллиардные операции, разворовывая недра России, конечно же не без согласия Кремля. Можем ли мы вернуть хотя бы толику награбленного богатства? Думаю, да. Это будет справедливо и по человеческим, и по божеским законам.
— А как ты собираешься это сделать?
— С твоей помощью. Согласен мне помогать?
— Спрашиваешь! — взметнулся Карпуньков, чуть не подпрыгнув на стуле. Он наполнил мензурки. — За экспроприацию экспроприаторов! Что я должен делать?
— Потом объясню.
В комнату, постучавшись, заглянула миловидная девушка.
— Алексей Венедиктович, вас к директору, на совещание, — прощебетала она.
— А? Иду-иду, — отозвался Карпуньков, но первые шаги из-за стола дались ему с трудом.
— Смотри не упади с лестницы, — поостерег его Сергей.
— Ты знаешь, зачем он меня вызывает? — повернулся к нему Леша. — Ему одному пить скучно.
— Ясно, тогда я поехал, — сказал Днищев. — И будь готов.
— Завсегда! — ответил приятель.
Теплая у нас подбирается команда, — подумал Сергей, выходя из Медицинского психиатрического центра. — «Карпуньков со своим спиртом. Гена с удавом, осталось подключить Полину». Но заботило Днищева еще одно, исчезающая, словно мираж, Света, к которой его с каждым днем почему-то тянуло все сильнее и сильнее. И в этом таился какой-то неукротимый зов предков, звучащий позывными любви.
Днищев вынул из внутреннего кармана студенческий билет, которым он незаметно и ловко завладел два дня назад во время фотосеанса на Арбате. Принадлежал он Людмиле Ястребовой, улыбающейся ему с карточки. «Ну что же, — решил Сергей. — Начнем поиск неуловимой с ее подружки…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В НАБРОШЕННОЙ ПЕТЛЕ
Глава первая
ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН
Света Муренова поссорилась с родителями и ушла из дому, потому что еще чуть-чуть — и тихая, скромная дочка готова была выплеснуть остатки горячего чая в лицо любимого папеньки, а маменьке изрезать беличью шубку ножницами. Она и сама не понимала, что с ней творится, но вся лживая и приторная домашняя атмосфера давила на мозг, словно голову сжимал смоченный в уксусе кожаный обруч. Свету раздражало все: и папино нудное жужжание, его зависть к более оборотистым коллегам-литераторам, самолюбование непризнанного гения с пошловатыми ухмылками, и мамина явно обозначившаяся куриная глупость, ее глухариная манера слушать только себя, и сама квартирка с какими-то кислыми запахами, ломающимися кранами и скрипучим полом, да и вообще все это студенистое существование на грани нищеты, когда нельзя себе позволить даже вкусно поесть. Почему же раньше она ничего подобного не замечала? Будто некий добрый (или злой?) волшебник только теперь открыл ей глаза на всю убогость и никчемность жизни. И так жить нельзя, и этак. А как же тогда можно и нужно? Где искать опору, в чем, в ком? Света понимала, что в таком же положении сейчас находятся сотни тысяч юношей и девушек, и все ее поколение отмечено печатью ржавчины, тления, и никуда от этого не деться, не убежать. Они преданы, проданы в рабство и уже никогда не станут свободными, потому что дух их развеян смерчем, пронесшимся над всей страной. Уцелеть должны лишь единицы, чья воля сильнее мутного, всепоглощающего потока. Грустно очнуться в сгоревшем доме и не узнавать любимых некогда вещей.
Собственно говоря, родители Светы и не догадывались, что дочь находится с ними в состоянии ссоры, а вернее, ни мира, ни войны. Она просто ушла из дому, тихо притворив дверь, и решила больше сюда не возвращаться. Ей было так грустно и одиноко, что она забралась на самую верхотуру своего двадцатиэтажного дома и с ужасом глянула вниз, где между деревьями сновали букашки-люди, похожие на брошенных собак и кошек. Как же они, должно быть, удивятся и испугаются, когда возле них, ломая ветви, рухнет тело несчастной девушки, так и не нашедшей смысла жизни, а впрочем, и не искавшей его по-
