возле пустого столика, где когда-то находилась княжеская шапка, с повернутой набок головой лежал Олег Кожухов. Он был мертв.
Глава тринадцатая
ХЛОПОТЫ ПЕРЕД МАНЕВРАМИ
Еще с пятницы в Сергиевом Посаде, на площади возле вокзала, бригада местных строителей начала обустраивать цирк-шапито. Все металлические конструкции, огромный купол-шатер и домики-бытовки были завезены Германом из Москвы, а деревянный настил под арену, скамьи для зрителей, которые должны были возвышаться в десять рядов, поступали с ближайшего комбината, из Семхоза. Возведением походного цирка руководил головастый инженер-строитель, «съевший» не одну тонну опилок на подобных проектах. Его работу контролировал Боря Черниговский, верный сподвижник Германа, который влезал во всякие мелочи, чем ужасно злил нанятого инженера. Сам Герман челноком сновал между Москвой и Сергиевым Посадом, перевозя в бытовки какие-то ящики и контейнеры. Что в них было, знали только несколько человек, с самого начала посвященных в планы Германа. Выглядели они довольно хмуро и решительно, самим своим видом отпугивая любопытных зевак и крутившихся тут же ребятишек. Бытовки тщательно запирались, а ночью на строительной площадке выставлялась надежная охрана. Мощный прожектор высвечивал каждый темный уголок.
Тройка местных хулиганов, приняв объект за государственное строительство, решила проверить, нельзя ли чем поживиться: всегда можно что-нибудь урвать в таких случаях на дармовщинку. Но в ту же ночку ребятки в буквальном смысле слова обломали себе зубы. Хулиганов «месили» семь человек, высыпавших из бытовок во главе с Борей Черниговским. Он же и остановил расправу, не желая доводить дело до серьезных травм. Но этот случай все равно получил огласку, вызвал сильное недовольство местных князьков. Пришлось уже самому Герману встречаться с загорским паханом и улаживать конфликт. Но с той поры цирк-шапито больше не щупали.
В воскресенье утром привезли железные клетки. Их грузили в один ряд возле бытовок, за поднявшимся над площадью шатром-куполом, который был весь разрисован розовыми слониками и зелеными крокодильчиками, призывно улыбающимися детворе.
— Дяденька, а когда зверей завезете? — спрашивали мальцы у Бори Черниговского, верно угадав в нем главного «циркача».
— Когда рак на горе свистнет, — угрюмо отвечал тот.
— А клоуны будут?
— Будут вам и клоуны, и гниды потные… Пшел вон, бледная сучара!
Инженер-строитель, побаивающийся волчьего оскала Бори Черниговского, стал жаловаться на него Герману.
— Вот гляньте-ка на проект, — говорил он, брызгая слюной. — Я тридцать лет занимаюсь этим делом, а вы мне дали в надсмотрщики какого-то центуриона, только бича не хватает! В цирке-шапито должно быть несколько входов-выходов для зрителей — это требуется и по пожарной инструкции. А он мне говорит: строй один проход! Как же так? А давка начнется? Мало ли что…
— В нашем цирке ни давки, ни пожаров не будет. Делайте один вход.
— Послушайте, да это же получается какая-то потемкинская деревня! После второго представления все может рухнуть…
— Хорошо. Я удвою ваш гонорар, — пообещал Герман.
— Ну разве… Я умываю руки, — отозвался инженер-строитель.
Для себя он уже решил: как только все будет готово, соберет манатки и махнет в Ялту, пусть сами тут разбираются.
На строительство вдруг зачастили из горотдела милиции и местной администрации: почуяли, где можно слегка поживиться. И не ошиблись. Герман щедро одаривал каждого визитера, порой даже не показывая требуемых документов. Раздавал налево и направо билеты и контрамарки, а инспектора из пожарного надзора напоил так, что тот очнулся почему-то в городе Коврове, в местном ресторане, с пачкой денег в кармане. Уже к воскресному вечеру весь Сергиев Посад был обклеен афишами, извещавшими, что во вторник, двадцать второго августа, в два часа дня состоится потрясающее цирковое представление, какого еще не знала история этого города.
Жители разделились на две группы. Одни, те, которые и при советской власти были одержимы бесовскими страстями и для которых всегда было милее прежнее название города — Загорск, данное в честь какого-то большевика, ждали грядущего события с нетерпением, чистили перышки и жили слухами о невероятной цирковой программе; другие же, истинно православные, почитавшие Сергиев Посад как древнюю русскую святыню, где покоились мощи Сергия Радонежского, открыто возмущались безобразным вползанием игривого действа за запретную территорию. Что же это происходит: сегодня цирк-шапито, а завтра и казино, и публичный дом возведут? Священнослужители из патриархии пребывали в растерянности, не зная, каким образом дать должный отпор «цирковым людям».
Уполномоченный на встречу с главой местной администрации диакон отец Андрей вернулся с малоутешительным сообщением: есть специальное разрешение Министерства культуры на проведение пяти цирковых представлений в черте города. Против бумаги не попрешь: все-таки в городе пока еще советская власть. Но и оставлять дело тоже не годится. Отец Андрей, окончивший в свое время Бауманский институт и получивший священный сан недавно, решил действовать на свой страх и риск, поскольку в патриархии к его затее отнеслись несколько неопределенно: коли молодой диакон хочет выставить во вторник пикеты из паствы на пути к цирку-шапито, так пусть на то будет воля Божья, а официальная поддержка придет тогда, ежели дело сдвинется…
Доски для цирка-шапито поставлялись из Семхоза, с того обрабатывающего комбината, который уже перешел во владение «Братства отца Назария». Тут же находилась и сельская община, расположенная в большом желтом доме, где трудились приспособленные к подобной деятельности братья и сестры, физически здоровые, неприхотливые, огрубевшие на тяжелой работе молодые люди, смутно помнившие свою прошлую жизнь.
Распорядок дня у них был довольно однообразен: подъем в шесть утра, «молебный час» во славу отца Назария и всего братства, затем скудный завтрак, состоявший из овощей и воды, отправка в поле или на комбинат. Обед привозили к месту работы, и он также состоял из вегетарианских блюд, что еще больше подавляло дух и склоняло к смирению и покорности. Вечером снова начинались молитвенные бдения, продолжавшиеся до десяти часов. Спали братья и сестры раздельно, в неких подобиях солдатских казарм, по десять — двенадцать человек.
За порядком в общежитии и на работе следили особо «продвинутые» служители, назначаемые из Москвы главной обителью братства. Они находились как бы на иной ступени, чем те, кому выпала доля довольствоваться малым, но и им, носившим на лбах светлые повязки, также запрещалось отлучаться из общины, поскольку вся ее территория была обнесена забором с колючей проволокой, а у ворот стоял караульный пост, подчинявшийся только коменданту, старшему брату, ближайшему сподвижнику отца Назария. «Пророком» было создано несколько таких общин в разных областях России. Но сколько людей пребывало в них, подсчитать было трудно: не все были заняты на трудовых «повинностях», многие, пытавшиеся воспротивиться общепринятому порядку и протестовавшие тем или иным способом, помещались в специальные «хранилища», где подвергались интенсивной психотерапии и постепенно утрачивали волю, сознание и желание выбраться отсюда к прежней жизни.
К числу таких изгоев относилась и Света Муренова, томившаяся в обитом кровельным железом подвале-«хранилище», расположенном под желтым домом братства в Семхозе. Привезли ее сюда субботним утром в крытом автофургоне, на стенках которого была цветисто выведена реклама сигарет «Кэмел». Она все не могла сделать никаких попыток к сопротивлению: доза аминазина была слишком велика. В подвале уже находились три женщины, такие же вялые и равнодушные к своей судьбе. Через узенькое окошко под потолком лился слабый свет, на полу лежали охапки сена и тряпье, возле железной двери стоял и кувшин с водой, и корыто, от которого поднимались испарения. Женщины посмотрели на новенькую без всякого
